гласные, как истинный уроженец Кеттари, а характером обладал столь легким и покладистым, что, если бы мне пришлось, как в студенческие времена, подыскивать себе товарища для совместной аренды квартиры, я бы позвал Зогги, не раздумывая ни секунды.
В доме его было полно детей — я так толком и не понял, кем они приходились Зогги, но, судя по внешности, вряд ли родней. Призрак, бывший при жизни чадолюбивым отцом и дедом, сразу почувствовал себя в своей стихии. За обедом же Зогги обнаружил, что ему больше не надо уговаривать своих питомцев доесть суп, скорее уж наоборот, следить, чтобы никто не объелся. И это открытие, как я понял, дивным образом преобразило его и без того вполне счастливую жизнь.
Я отлично отдохнул в Гажине и еще лучше на обратном пути, благо на заднем сиденье амобилера спится ничуть не хуже, чем в огромной домашней кровати. Дома, впрочем, тоже было неплохо. По крайней мере, собирать эльфийские деньги шеф меня еще года три не посылал, а это уже кое-что.
Сэр Хамбара Гаттон так и не вернулся в Ехо. Я слышал, что он купил дом в Капутте, а примерно полгода спустя прислал доверенных слуг, которым было поручено упаковать для отправки в Уандук наиболее ценные предметы его коллекций и продать остальные, так что Король кельдей навсегда уплыл из моих рук. В утешение я говорю себе, что никакая благодарность не заставила бы сэра Хамбару расстаться с этим уникальным экземпляром, так что даже хорошо, что я промолчал, — по крайней мере, не поставил нас обоих в неловкое положение.
Перевозку коллекций через море, к слову сказать, взяла на себя леди Гетти Ейхелли, которая по сей день как ни в чем не бывало продолжает курсировать между Ехо и Куманским Халифатом; впрочем, с мужем, который был отправлен в отставку сразу после окончания следствия, она никаких дел больше не ведет и, кажется, почти не ночует в его доме, хотя в такого рода вопросах я бы не стал полагаться на городских сплетников. Зато им, похоже, неизвестно, в чьем доме останавливается леди Гетти, когда приходит в Капутту, — и хвала Магистрам. Если когда-нибудь любовные интрижки этой парочки погубят Куманского Халифа, это будет не наша проблема, так что я о своих догадках больше никому ни слова не скажу, даже вам.
Что касается моей провальной попытки отыскать дорогу к сердцу Магистра Махони Анмахони, заключенного в прекрасное девичье тело, я, каюсь, попробовал ее повторить, после того как изрядно приунывший после доверительных бесед с сэром Джуф-фином заговорщик занял почетное место в списке приглашенных на ближайший обед к коменданту Холоми (который, надеюсь, сообразит заказать на десерт куманское медовое мороженое), а вышеупомянутое тело вернулось к хозяйке. Увы, с тем же результатом. Бедняжка, похоже, так толком и не поняла, что именно с ней случилось, однако вывод из своего неудачного романтического приключения сделала вполне предсказуемый: решила, что интересоваться мужчинами — пустая трата времени, верить им нельзя, а подпускать к себе на расстояние вытянутой руки смертельно опасно. Теоретически ее можно понять, на практике же я пришел в отчаяние и пребывал в этом прискорбном состоянии бесконечно долго, не то четыре дня, не то целых пять.
— Что же до совершенного инструмента, — говорит гость, — беседа с шефом на эту тему состоялась несколькими годами позже. При обстоятельствах на первый взгляд не самых подходящих для серьезного разговора, хотя сейчас мне вполне очевидно, что более удачного момента выбрать было нельзя. Я тогда ввязался в драку с одним некстати вернувшимся в Ехо Старшим Магистром Ордена Стола на Пустоши. С моей стороны это был довольно храбрый, но очень глупый поступок; впрочем, я все-таки как-то задержал его до прибытия Лонли-Локли, который, повинуясь воле злокозненной своей судьбы, в очередной раз немного замешкался. Однако вместо трупа беднягу поджидал всего лишь изрядно контуженный я, мертвой хваткой вцепившийся в озадаченного моей живучестью пленника. Сэр Джуффин потом долго приводил меня в чувство, попутно развлекая рассуждениями о совершенном инструменте. Я, конечно, почти ничего не запомнил, но это, как оказалось, неважно, правило проникло в кровь вместе с лекарствами, усвоилось, прижилось и стало частью меня.
— Но что-то все-таки запомнил? — спрашивает Макс.
— Совсем немного. Что совершенный инструмент не интересуется ни собой, ни исполнителем, ни даже мелодией, которую воспроизводит. А только самой возможностью звучать, играть, приводить в движение силы, о природе которых сам не имеет представления, изменять мир — поскольку для совершенного инструмента это и значит — быть. Впрочем, совсем не факт, что шеф говорил именно это. Но я понял и запомнил именно так. И решил, что это мне подходит.
— И не только тебе, — говорит Франк. — Быть совершенным инструментом — это вообще всякому живому существу подходит. Просто мало кому так везет — чтобы задача была поставлена настолько внятно, да еще и в самом начале пути. Ты и правда счастливчик, твой начальник не преувеличивал.
Макс тем временем встал, подошел к окну, распахнул его настежь. Триша сперва чуть под стол не спряталась от ужаса — как же можно, у нас же часы еще на столе, другое время, ну! Но увидела, как прячет улыбку явно довольный его выходкой Франк, и перевела дух. Получается, можно и так?
— Иногда, — шепотом говорит ей Франк, — можно вообще все. Важно, конечно, почувствовать или хотя бы угадать, когда наступит такой момент. Самая простая разновидность магии. И почти никому не доступная.
А Макс прижимает палец к губам — дескать, тише, слушайте, слушайте. Там, за окном, и правда что-то шуршит, дрожит, звенит, как струя, стучит, как сердце, свистит, как ветер, гомонит неразборчивым хором голосов, и этот немыслимый хаос постепенно сливается в один- единственный звук, гулкий, густой и глубокий, бесконечно длящийся, заполняющий все вокруг, как стремительно прибывающая вода.
А потом Франк перевернул свои песочные часы, и сразу воцарилась тишина, да такая, что слышен частый перестук ударов ножа по столешнице — это небось соседка, тетушка Уши Йоши, рубит зелень для салата, она всегда очень поздно ужинает.
— Спасибо, — говорит Макс. — Ты прав, на первый раз действительно достаточно.
— Что это вообще было? — спрашивает гость. Он, похоже, ошеломлен и одновременно счастлив,
Триша уже знает, что так бывает, хоть и не может пока представить, как помещаются эти огромные чувства в одно-единственное существо, с виду вполне человеческое.
— Это было... Даже не знаю, как сказать. Считай, что было все сразу, — смеется Макс.
— Это был ход времени, — добавляет Франк. — Идеальный камертон для совершенного инструмента. Лучше не бывает.
А Триша думает — хорошо все-таки, что зонт не оставили в коридоре, принесли сюда. И не в корзину сунули, а повесили на крюк под потолком. И теперь мы отражаемся во всех зеркальных осколках одновременно, и как же нас стало много, как много, не сосчитать.
,
