В Екатеринодаре у войскового собора маршировали и пели: «Отречёмся от старого мира». Местный художник спешил рисовать картину: девица с рогом изобилия несётся, чуть касаясь ногами травы, а из рога сыпятся цветы.
Гимназический учитель сказал ученикам: «Открывается завеса в новую жизнь!»
За 37 лет службы по полицейской линии П.П. Мейер был более десяти лет обер-полицеймейстером Варшавы (а Балк – всего лишь его помощником, потом возвысился в Петроград) – и там научился хорошо ладить с обществом, И приехав осенью 1916 в Ростов, он быстро понял, к каким элементам надо примкнуть, чтобы не потерять связи с населением, стал очень хорош с Парамоновым и Зеелером и, сколько мог, парализовал деятельность неприятной нечистоплотной правой публики.
Но уже 3 марта, отдав Гражданскому комитету всю секретную переписку, генерал-майор Мейер почувствовал себя обречённым: он – никто, и всем мешает. Только 6-го пришла правительственная телеграмма, что по всей стране упраздняются губернаторы, их обязанности передаются председателям земских управ. Странно, там не были упомянуты градоначальники, хотя они по классу равны губернаторам. Теперь, очевидно, Мейер должен был сдать должность городскому голове, но по совести не мог этого сделать из-за крайней реакционности ростовской думы. Тут приехал и сам Зеелер, спеша перехватить градоначальство в Гражданский комитет раньше чем спохватился совет рабочих депутатов. И Мейер сдал печать, шифр и покинул свой служебный кабинет, чтобы больше никогда не войти в него.
Однако оставались важные вопросы о его будущем. Во-первых, казённая квартира его находилась в здании градоначальства же – и хотелось бы не переезжать сразу. Во-вторых, будет ли выплачиваться ему дальше содержание градоначальника? Должно бы выплачиваться в полном объёме, поскольку устранение считается формально временным – а новое правительство должно же, кроме самого государственного устройства, соблюдать все законы и установления старого, в том числе и его денежные обязательства? Если сразу лишиться содержания – то на что жить? И ещё в Ростове, при благожелательстве местного общества можно рассчитывать на какой-то заработок, а для другого города будешь только бывший полицейский генерал. А нынешние трудности железнодорожного переезда? И мебель везде дорогая.
В Новочеркасске днём 1 марта в войсковом соборе шла с обычной торжественностью традиционная панихида по Александру II. Но уже передавали по городу телеграмму Бубликова, в городе возникла тревога. 2-го марта прорывались ещё слухи, возникло большое возбуждение в интеллигенции и в рабочем районе Хотунке, где стояли и два запасных полка. В ночь на 3-е в революционно-явочном порядке возник Исполнительный комитет в 40 человек из членов думы, военно-промышленного комитета, земгора, студентов, присяжных поверенных и больничных рабочих касс. Ночью он послал к наказному атаману Граббе делегацию, требуя передать почту и телеграф. Граббе отказался, но и не решился применять военных мер. Исполнительный комитет с добавлением революционных офицеров, как есаул Голубов и поручик Арнаутов, сам взял в свои руки телеграф, телефон, почту, «Донские ведомости», конфисковал архивы жандармского управления, атаманской канцелярии – затем и арестовал атамана за его «неискреннее и двусмысленное отношение к государственному перевороту», заставив передать донское атаманство – воспитателю донского приготовительного пансиона войсковому старшине Волошинову. Вскоре вослед комитет объявил себя областным, по всему Войску Донскому, обещая включить потом и представителей станиц, когда их изберут.
Манифестации шли мимо архиерейского дома – и старый архиерей крестил в окно народ. А люди потемней собирались в войсковой собор молиться. Плакали.
В шести верстах, в Персиановке, директор сельско-хозяйственного Училища Зубрилов, действительный статский советник и донской дворянин, собрал учащихся в рекреационном зале и, сильно возбуждённый, объявил, что монархия пала, произнёс восторженную речь: что монархия только задерживала развитие страны, а теперь Россия пойдёт вперёд семимильными шагами.
В окружной станице Каменской после отречения шли по Донецкому проспекту с красными знамёнами тысячи людей: все учащиеся, местная команда казаков, запасной пехотный полк, жители, расцвеченные красными лоскутами на груди. Пели марсельезу и другие революционные песни. Впереди процессии шёл с красным бантом атаман Донецкого округа генерал-майор Макеев.
В станице Глазуновской ударили в набат. Люди стали сбегаться с вёдрами и вилами – на пожар. И тогда два урядника и два бывших стражника (у троих – в прошлом судимость, смещение с должности за вымогательство и взятки, а то и тюрьма), подбитые нахожим интендантским солдатом и хорошо накачавшись самогону, – объявили себя исполнительным комитетом, а станичного атамана и заседателя – долой. Потом в станичном правлении стали разбивать шкафы с бумагами, звали народ делать обыск у попов и учителей и разделить их съестные припасы.
На заводах под Лисичанском всё население восприняло вести о петроградском перевороте с интересом, но сперва и в голову никому не пришло, что теперь можно нарушить непрерывность работы и фабричного порядка. Через несколько дней на митинге инженеры и заводские служащие восторженно произносили речи о братстве, равенстве и свободе – и рабочие хлопали им сочувственно. Инженеры – те же пролетарии, что и рабочие, и поведут своих младших товарищей к прекрасной жизни.
В середине дня надзиратель полтавского реального училища – хиленький, рыжеватый, с петличками коллежского секретаря, вошёл в два старших седьмых класса и пригласил их выйти тихо в актовый зал. (Уж они слышали кой-что и без того.) В зале постоянно висело три портрета – Петра I, Александра III и Николая II, – сейчас все они были завешены белыми простынями. Но и красного – нигде ни лоскута. В углу кучкой стояли учителя и инспектор Розов, преподаватель русского. Ввели ещё, так же тихо, группу старших семинаристов, старших учеников коммерческого училища, стайку гимназисток из соседней гимназии. Еле слышны были переговоры.
Инспектор Розов ледяно объявил об отречении Государя.
Кто желает сказать?
Его известный любимец семиклассник Сурин, красивый, стройный, с румянцем на щеках, вышел на подиум и с экзальтированными движениями заявил:
– Мы – больше не учащиеся реального училища, и никакого другого! Мы – свободны от контроля такой сволочишки, как инспектор Розов! Мы понесём революцию по городу! по губернии! по всей стране!
Реалисты перепугались, как снега им насыпали за воротник.
Инспектор плакал в углу.
Выступил журналист местной газеты и наставлял учащихся не снимать фуражек при встрече с учителями на улице: это символ рабства, а они – свободны теперь.
В Кременчуге по требованию манифестантов освободили из тюрьмы всех уголовников. Они рассыпались грабить окрестные деревни. Воинский начальник на свой страх и риск послал батальон ополченцев, чтобы переловить их. Новая власть обвинила его в контрреволюции.
