Саму фамилию произнёс с пренебрежением.
– Александр Фёдорыч в Москву уехал, – ласково-зазывательно, особенно к Керенскому ласково, объявил князь Львов. – Вернётся – послезавтра утром.
– Только? Как это? – очумело смотрел Гучков. – А вопросы не ждут.
– Так вы сами опоздали, Александр Иваныч, – сиятельно сожалел добрый князь.
– Да… Я – с Советом заседал, – мрачно сказал Гучков.
– С Советом? – удивились, оживились все. – И что же?
– Хорошего – мало, – глухо, почти равнодушно ответил Гучков. – Но я считаю, что по министерству юстиции у нас положение ещё тревожней, чем по военному. Я не понимаю, как так: в Москву? на два дня? Неужели министр юстиции решил все дела? Так я должен докладывать за него? Извольте.
Он заложил ногу за ногу, уселся прочней, обвёл через пенсне нескольких министров, но задержался на Милюкове и так стал говорить, как будто ему одному, даже не министру-председателю:
– Совершена революция во имя свободы личности, но действительная свобода личности отнюдь не наступила. Печать не имеет свободной деятельности, ряд органов запрещён. Нет никаких гарантий неприкосновенности граждан. Если мы не имеем физической силы это осуществить, то мы должны по крайней мере обратиться с воззванием к населению – не допускать самих себя до произвольных арестов, выемок и обысков. Я получаю жалобы из многих мест,- да наверно и вы тоже? Мы должны всё же разослать местным властям циркуляр, что аресты не могут производиться без судебных полномочий, и законность задержания должна каждый раз проверяться прокурорским надзором. Господа, это всё функционировало при императорской власти – и как же это стало таким трудным после победы свободы?
Сняв подозрения с Милюкова, который, конечно, менее всех за это отвечал, – Гучков стал смотреть -… но на кого же тут смотреть?
Многие и глаза отвели.
– Я даже думаю, – сказал Гучков хрипло, – не воссоздать ли нам какой-то орган, заведующий общей безопасностью населения?
Ну, он не мог же иметь в виду –
– Губернаторов мы всех отменили, полицию мы всю распустили, охрану железных дорог сняли… А между тем, господа, – он всё-таки искал, чьи глаза его встретят, но уже ничьи не встречали, и никак не попадались лучезарные глаза князя Львова, – а между тем… ведь идёт война?
Он – спрашивал. Он – как будто не совсем уверен был, выстрелы сюда не доносились.
474
А утро понедельника принесло телеграммы все едино, без противоречий: отрёкся царь! отрёкся – несомненно! И он, и Михаил, вся династия, вся шайка – отреклась!!!
Реставрации – не будет!!!
И вопрос зажёгся теперь только: как? Путём – каким? Каким способом? Да побыстрей! Теперь и часа нельзя промедлить – скорей туда! Не опоздать! Захватить руль! Исправить, направить, скорей!
Сегодня Цивин у Ромберга. Хорошо. Но это ещё пока… зондировка, запросы, ответы… «Глухонемой швед» было кинуто три дня назад, тоже Ганецкому, несерьёзно. Серьёзней – фотография для паспорта (хорошо, что послал): может ли она сегодня быть уже у Скларца? Нет конечно. Послезавтра. А потом – рассматриваться в министерстве, в генштабе. Они должны бы и не ждать, должны бы сами догадаться и поторопиться – послать, предложить. Молчат. Дубины. Лестница бюрократическая.
Или – дорожатся, чтобы больше взять? Тогда – ничтожные политики. Вперёд, на большом участке пути – реальный союз, сепаратный мир. А там, а там… Прусские юнкерские мозги конечно не уследят за спиралями диалектики. Разве они видят дальше сегодняшних своих окопов? Что они знают о мировой пролетарской революции? Дальше, конечно, мы их переиграем, на то мы и умней. Но пока что им бы только сепаратный, да оттянуть прибалтийские губернии, Польшу, Украину, Кавказ, – так это мы и сами отдаём, давно говорим.
И Зифельд не идёт. И Моор не отзывается.
Но – Парвус? испытанный умница Парвус! – что же он? Израиль Лазаревич! Я сижу в этой Швейцарии, как в заткнутой бутылке! Вы же понимаете, вы-то знаете, как надо успевать на революцию! Почему не получаю предложений ехать? Делается ли что-нибудь?…
В комнате на Шпигельгассе – как в норе, солнца – никогда в окне не бывает.
Та-ак… Та-ак, одуматься некогда, что-то обязательно упускаешь. Что там делает в Петербурге Шляпников? Он неумелый.
А вообще-то на всякий случай, если немцев не дождёмся, надо готовить путь и через Англию. Пусть, например, Карпинский готовит: берёт проездные бумаги на своё имя, а фотографию приложим мою. Мою, но в парике, а то по лысине узнают. Срочно ему писать! Срочно в Женеву! Кто отнесёт на почту? Ладно, сбегаю сам.
Сильный холодающий ветер дул по узким переулкам, и когда порыв усилялся да навстречу – прямо останавливал. А хорошо идти – поперёк, против! Так привык всю жизнь, так шёл всегда – и не раскаиваюсь. И другой жизни не хотел бы!
Тот же ветер взнёс по переулку наверх, домой, – и как раз вовремя: зовут к телефону на другой этаж. Кто б это мог? Почти никто того телефона не знает, для исключительнейших случаев.
По тёмной лестнице.
Инесса!! Прямо из Кларана! Голосок – как переливы рояля под её пальцами…
– Инесса, как давно я тебя не слышал!… Любимая!… А я вчера с дороги послал тебе откры… Надо немедленно ехать, нам надо всем ехать! Я готовлю тут разные варианты, какой-то сработает обязательно! Но вообще надо разведать и английский путь. И, может, удобнее всего было бы тебе… Что?… Неудобно?… Ну, я не настаиваю никогда, ты знаешь… Не уверена, что вообще поедешь? Вообще??. Колеблешься?… (Какой-то сбой, мысли не сходятся. Когда долго не видишься – и всегда сбой, настроения не прилегают, а тут ещё и по телефону.)… Почему же нет? Да как же можно вытерпеть!… А я был – совершенно уверен! Мне в голову не… Да, нервы, конечно… Да, нервы… (По телефону о нервах не разговоришься, франк минута.) Ну, ладно… Ну попробую как-нибудь, да…
Ах, лучше б и не звонила, только настроение опустилось… Оборвала и настроение, и план…
Как же испортились отношения, не узнать. И – отчего? Уж портиться бы – отчего? Уж как он ей выстилает, как уступает, – кому, когда?…
Удивлялся, что втроём – и держится. Вот и не удержалось…
Занозилось, заныло от этого разговора, ничем заняться себя не заставишь. Сел к окну, где посветлей, на коленях писать программу действий для петербургских, они ведь сами никогда ничего… За окном ветер просто ревел, и в щели дуло, каких раньше не замечал. Март, а печку бы истопить? Скажут хозяева – уголь перетрачиваем. Пальто накинул.
Начать надо с анализа обстановки. Точной обстановки он не знал и не мог восстановить по скудным газетным обрывкам, но хорошо понимал по общей теории, и ничего другого в Петербурге происходить не могло… Произошло в России чудо? Но чудес не бывает ни в природе, ни в истории, только обывательскому разуму кажется… Разврат царской шайки, всё зверство семьи Романовых, этих погромщиков, заливших Россию кровью евреев, рабочих… Восьмидневная революция… Но имела репетицию в 1905 году… Опрокинулась телега романовской монархии, залитая кровью и грязью… По сути это и есть начало всеобщей гражданской войны, к которой мы призывали…
Недоговоренное с Инессой – мешало работать. От звонка поднялось – и не улегалось. Как-то
