жевал. Лица были мрачны, позы напряжены – вся обстановка ещё этой неустроенной комнаты напоминала первые дни Таврического, когда дыбилась революция, и власть колебалась.
И первое распоряжение Скобелева было: поставить воинскую охрану у дверей передней комнаты – чтобы никто не мог напасть неожиданно на Исполком, ибо неизвестно, как далеко прочернилась и проползла измена.
И никто не пытался сесть, даже Чхеидзе со слабым позвоночником. Так и стояли все большим кругом вокруг пустой середины, набираясь тревоги из лиц других или потерянно глядя в пустой пол.
И начались напряжённые прения. Не брали слова у Чхеидзе, но говорили, у кого что рвалось из груди. Говорили – все, и даже по нескольку сразу, и даже Соколов отстал от польской темы, но уронил бородку на жилет, сражённый предательством цензовых, а у Чхеидзе грузинский акцент обострился до зловещего клёкота.
Это – продолжение всё того же гнусного замысла гучковской поездки! – они хотят без нас, тайным договором с Романовыми, решить форму правления!
И решить – в пользу монархии!
Да, ясно! Они хотят сохранить монархию!
Это – шаг к реставрации!
И это им будет очень легко сделать: разве то был настоящий акт отречения, по всем правилам?
Контрреволюция хочет сохранить монарха для своей чёрной игры!
А там вмешается империалистическая Великобритания – и реставрация неминуема!
Да ведь ещё: царь знает наши военные тайны! Передаст Германии, всё раскроет!
Да разве можно выпустить Николая II за границу?! Располагая колоссальными средствами, припрятанными на чёрный день в заграничных банках, – он легко организует заговоры против нового строя!
Будет питать черносотенные происки!
Рассылать наёмных убийц!
– Да ни один монарх на свете, – восклицал бледно-жёлтый Гиммер, – не поколеблется расправиться иноземными штыками с родной страной, раздавить свой «родной народ» для утверждения своих «законных прав», – и даже не поймёт, что это – предательство, но его естественная функция!
Величайший тиран, палач, – и куда же бежит? в «великую демократию»!
Приютившую Маркса! Герцена! Кропоткина!
Да нет, не может быть даже речи, чтобы пустить его за границу!
И в России оставить его на свободе – пагубно для дела революции.
Но что же делать?
Мысли терялись.
Что делать – это было самое трудное. Задержать – да, но – как? но – где?
Мысли – разбредались, кто-то перескакивал на опасность великих князей, и, сравнительно, в каком порядке кто кого опасней.
Да опасней всё это вместе было, чем у французов во время бегства Людовика! Тогда – только король бежал. Сейчас – изменяло само правительство!
Тень вареннского бегства, королевской ночной кареты, – великие тени колыхались призрачно над неровным кружком исполкомовцев, в неполном кворуме вместо трёх дюжин.
Они чувствовали себя – Конвентом, и ещё больше и ответственней того прежнего Конвента!
И кому трюмо высокое попадало в глаз – от этого трюмо, охваченного бронзой, почему-то становилось ещё особенно зловеще.
Задержать – да, но где и чьими силами?
Всегда тяжеловесно-решительный Нахамкис тоже не мог предложить конкретно.
Но тут появился чистенький Филипповский во флотском мундире (такой всегда странный среди профессиональных революционеров) и подал простую мысль: где бы сейчас ни находились царские поезда и направляются ли они через Торнео или через Архангельск, – им не миновать Петрограда. И значит, прежде всего надо: усиленными воинскими частями занять все петроградские вокзалы. А для того чтобы обеспечить их верность Совету – придать к ним комиссарами офицеров-республиканцев, из нового союза, который организовал Филипповский же. Кроме этого, можно чрезвычайных комиссаров выслать вперёд, по трём линиям – на станции Тосно, Званку и Царское Село, чтоб они организовали заставы там.
Это сразу приняли – и Филипповский, по-флотски повернувшись, пошёл исполнять.
Вослед ему ещё догадались: поставить под ружьё рабочие боевые дружины! по всей столице!
Но об этом надо было просить большевиков – а не было сейчас тут ни Шляпникова, ни всей большевицкой верхушки. Только вёрткий толстенький Козловский. Просили его – идти, звонить своим, просить.
Эти простые мероприятия облегчили головы – и стало легче думаться.
А не послать ли ещё телеграмму на все-на все станции, всем железнодорожникам: задерживать царские поезда, где только ни заметят?
Послать.
А – что же с Временным правительством? Свергать ли его? Арестовать? Разогнать?
Или – выяснить обстановку? Послать делегацию, узнать, что они имеют в виду? Поставить им ультиматум, царя содержать – под строгим арестом!
И под наблюдением Совета! любое перемещение царской семьи – только с разрешения Совета?… И никакой мысли об Англии!
Но от главного, от главного не должна была уклониться мысль: а с царём? Вот теперь, очевидно, мы задержим его, – но что же с ним делать дальше?
Пылающе-презрительный вид Александровича показывал, что не ждёт он от этих жалких меньшевиков произнесенья главного слова: отрубить голову! Все эти социал-демократики ещё немели перед обаянием трона.
Вот, через несколько часов, царь попадётся – в руки наши, не Временного правительства, – так что же?
Петропавловская крепость! Трубецкой бастион! Хотя б это грозило и полным разрывом с Временным правительством!
И сменить весь командный состав Петропавловки – чтобы не было подкупа и побега. Прежнему офицерству – не доверяем!
Всё так, но… кто-то должен прежде – арестовать царя. Это – кто-то из нас. Кому же?
И когда вопрос этот прозвучал – каждый стал искать глазами по кругу – кому ж из присутствующих поручить арест царя?
Посмотрели на Чхеидзе – куда ему, дряхл. На Скобелева? Тоже растяпа. Соколов? – болтун. На Цейтлина, на Шехтера… (На Гиммера и смотреть не стали.) Александрович и Нахамкис – вот были тут двое подходящие.
Но кто-то сказал:
– Нет, товарищи, арест царя – исторический акт. Это должен сделать по возможности русский и лучше всего – чистокровный рабочий.
Стали опять оглядываться: рабочего среди них не было вообще ни одного, да и русских – обочтись.
– А – Гвоздев? – догадались. – Где Гвоздев?
Гвоздева, оказывается, не было в кругу, забыли его позвать, и он в другой комнате возился, конечно, со своими заводами.
Решили – поручить Гвоздеву!
Все согласились, только один Александрович ворчал.
ДОКУМЕНТЫ – 18
9 марта 1917
