Совет Рабочих Депутатов –
Учредительного Собрания добивались кронштадтские матросы, пока не разгромили 140 магазинов и лавок. На том успокоились.
В легальной “юмористической” прессе – прямые угрозы цареубийства. Свобода слова! – но только ораторам, угодным большинству. Говорящих не в тон толпе – заглушали свистками, кулаками, сталкивали.
В Баку жандарм вёл революционную пропаганду, агент охраны устроил типографию для прокламаций.
Провокационная власть толкала страну на смуту!
Осенью Пятого года многие напуганные уезжали за границу и переводили деньги.
Две бомбы в кафе “Бристоль” и прокламации анархистов: чтобы видеть, как подлые буржуа корчатся в предсмертных страданиях.
Губернатор идёт в уличной демонстрации с учащимися – и те выставляют красные полы его пальто как знамёна.
Москва тогда вся ощетинилась баррикадами, но больше по озорству: валили полицейские будки, трамваи. На извозчике едет барыня в меховой ротонде, а под ней везёт бомбы – и патруль, конечно, не смеет её обыскивать. Баррикад никто не охранял, никто с них не стрелял. А дружинников на Пресне было всего сотни две, и они ушли благополучно, смешались с обывателями.
А интеллигенты накупили револьверов, хотя стрелять не умели. Потом – куда их деть? И зарыть не умели. В уборные сбрасывали. Прислуге отдавали – куда-нибудь деть.
Больно вспомнить: держали революцию в руках! И упустили.
Да вообще
То было – значительней, чем революция! То было – броженье России от избытка накопленной энергии, от избытка богатства. И никакой революции б не было, когда бы правительство, предусмотрительное и смелое, доверяло бы обществу и открыло бы этим силам русло. Революция всегда есть признак коренной ошибки правительства.
Да какая то была революция? Всё авантюрно, ничто не подготовлено. Две всеобщих стачки, несколько разрозненных слабых военных бунтов, одно городское восстание. Всё главное было до и началось после: террор! террор! террор!
Отдам во власть толпе. И он в руках слепца…
Им сын заколет мать, им дочь убьёт отца…
Ну, в Сибири было посерьёзней. Красноярск целый месяц был в руках революционеров, управлялся Союзом союзов. И войска брали его форменным сражением. А Чита держалась два месяца, хотя потом сдалась Ренненкампфу без боя. Во Владивостоке офицеры стреляли в митинг, а матросы перебили офицеров. В Елани, да по всей дороге, Меллер-Закомельский железнодорожников и телеграфистов кого вешал, кого порол резиновыми палками, голых на морозе.
А в Иркутск по амнистии привезли тысячу сахалинских уголовников, да и бросили там. Они с революционерами объединились, стали шайками грабить, револьвер к виску. Даже на компании мужчин днём и на главной улице нападали, вот какой разгул…
Солдату карательных войск платили 30 копеек в сутки (всегда почему-то 30 попадает!…). И роты ревниво следили за очередью идти на подавление.
Зато академики требовали выгнать солдат с их лестницы, чтоб не грелись.
Самоучка, мастер из народа, много самообразовывался, читал. В 95-м году спорил на заводе, что не нужно стачек. В Пятом году припомнили, застрелили в спину.
Тот год был пробным камнем для многих русских душ. В тот год можно было извериться, что у России есть будущее.
То был – праздник смелой жизни, гордая песня простора! Уповать ли, что ещё воскреснет и вернётся?
Революция прокатилась, а хлеб так и остался полторы копейки фунт, мясо так и осталось 20 копеек.
Ещё на выборах в 1-ю Думу при полиции открыто призывали к вооружённому восстанию! – и ничего.
А дальше пошло –
Ограбили Московский Купеческий банк на 800 тысяч рублей.
Террористы писали в инструкциях: бомбы делать чугунные, чтобы больше осколков, и начинять гвоздями.
Ростовская лаборатория даже выпустила иллюстрированный каталог бомб с похвальными отзывами покупателей.
А военно-полевые суды? Расправа как с неприятелем в завоёванной стране!
Кровавая работа! Спешили залить кровью костёр революции!
Военно-полевые суды – не начало, а ответ. Они – в тех очевидных случаях убийств, разбоя, взрывов, насилия, когда расследовать – нет надобности, а откладывать наказание – распад общества. Сегодня бросил бомбу – завтра повесили, и следующий бросатель призадумается. Они только и смелые, чтоб до казни убежать или попасть под амнистию.
И поспешно казнили невинных! Или виновных, но не достойных смертного наказания!
А чем террор революционеров справедливее военно-полевого суда? В тех тайных революционных судилищах, в неведомом подпольи, где выносятся смертные приговоры, там руководствуются уже вовсе не законами, а только своей ненавистью. Кто видит и проверяет тех анонимных судей, решающих смерть человека?
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.
Революционер сознательно ставит себя в смертельную опасность! Это – самопожертвование во имя дорогих идеалов!
Но и судью за этот приговор завтра убьют самого.
Это – не суд, а расправа озлобленных людей, потерявших равновесие. Это – кровавая месть со стороны правительства!
Значит – если убивают революционеры – это Освобождение с большой буквы, если убивает правительство – это палачество? Арест и обыск – гнусное насилие, подпольная фабрика бомб – храм народного счастья?
Если вы хотите, чтобы кровопролитие прекратилось, – устраните злодеяние самой власти.
Если вы хотите, чтобы кровопролитие прекратилось, чтоб юнцы не брали браунингов, – то не поддерживайте их своим одобрением. Почему общественное мнение не осудит грабежи и убийства? Если бы Государственная Дума хоть раз осудила бы террор – не возникла б необходимость военно-полевых судов.
Господа, первая речь Робеспьера была… об уничтожении смертной казни…
Но какая ж это христианская власть, если на террор отвечает террором?
Но и весь цивилизованный мир – христианский, а смертная казнь сохраняется. Есть силы настолько злые, от которых нет иной защиты. Отменить военно-полевые суды – так будет суд Линча. После сан-
