францисского землетрясения расстреляли человека, помывшего руки в питьевой воде.
Палачи не успевали вешать, на каторгу тащились длинные поезда.
Просто цифры, господа! За первый год русской свободы, считая ото дня Манифеста, убито 7 тысяч человек, ранено – 10 тысяч. Из них приходится на казнённых меньше одного десятого, а представителей власти убито вдвое больше. Чей же был террор?… Остальные – несчастные обыватели, убитые-раненные экспроприаторами, революционерами, просто хулиганами, бандитами и карательными отрядами.
Например, священник в храме читал послание о примирении. Студент выстрелил в него и убежал из церкви.
Например, цеховой заходит в знакомую квартиру, пятилетний мальчик доверчиво идёт к нему. Цеховой закалывает мальчика в горло и ворует… бельё.
А то – убили двух стариков и нашли у них… 44 копейки.
И такое зарегистрировано: хозяева не угостили гостя пивом – и он убил их обоих.
Стреляли наугад в окна поездов.
Вызывали бесцельные крушения их.
Террорист застрелил извозчичью лошадь.
В Питере 12-летний мальчик убил мать за то, что она не отпустила на улицу. А 13-летняя девочка убила брата топором.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства
И в душу детскую – кровавые мечты.
Только – начать. Начать убивать, например во имя прав человека и гражданина. Эпидемия убийств дальше выходит из-под контроля. И мы, русская интеллигенция, на этом и выращали свою просвещённость четверть века. Помните предсмертное письмо народовольца друзьям: “Жаль, мы погибаем почти только для позора умирающего монархизма.
– Позвольте, позвольте, да верите ли вы в народ или нет?
– Это мало – народ.
– Что же важней народа? Что ещё?
– Ещё – и
– Но избежать всеобщего пути прогресса нам тоже не дано!
– Для прогресса на Западе есть своя сильная пружина, ведущая всю жизнь. А у нас, видимо, нечто другое. Да впрочем, разве мы прогресса себе ищем? Говорим “прогресс”, а в сердце колотится “революция”. Тем Европа нам и заманчива, тем и интересна, что оттуда течёт революция. Впрочем и с прогрессом никто ещё не объяснил: почему миллионы людей, скопленных в одном месте, надо полагать умнее людей, просторно расселённых в другом месте? Почему предпочитать опыт первых – опыту вторых? Да кто впереди быстро идёт – ещё рискует ошибиться в развилке, не туда пошагать. У Западной Европы уже были такие очень спорные выборы после Средневековья – а мы ни одного выбора проверить не хотим, всё за ними, стопа в стопу.
… Нет, эта профессорша только тем и держалась, конечно, что скрывала от курсисток свои истинные взгляды да занималась давними тёмными Средними веками, ещё и западными. По русской истории давно б её высвистали с Бестужевских.
Мимо гренадерских казарм, а потом по Монетной. Тут бы – три трамвайных остановки, только линии такой нет.
Отчего ж тогда так долго?… Он цел ли? жив ли? Как зябко.
А за окнами – обычный тихий вечер. Ни выстрелов, ни зарев. Ошибка? Не так поняли?
Да откуда возьмётся революция, когда теперь не стало революционеров?
Во всех сборищах, во всех компаниях образованных людей – устала Андозерская от одинокости. С кем же дружить? Никуда не ходить?
Отливала она отлично, умница! А Воротынцев – для споров ослабел.
Я только хочу вам
О, нет… Я думала – мы просто единомышленники?…
А меня ты не спросишь, брат? А на меня ты и не смотришь? Брат: это не шутка, это петля!
А младшая дама так и не присела ни разу, как дева неспящая в ожидании Жениха. То бормотала скандальный стих Волошина, то встряхивалась от картин, видимых ей одной. И вдруг остановилась, никого за спиною, всех сразу обнимая глазами – их ожидание затянувшееся, ожидание выше разногласий, такой единственный вечер! – и содрогнулась от красоты его, и заспешила, пока не постучали в дверь, пока грубой действительностью не разрушили очарование ожидания, – передать им красоту их же минуты!
И позади себя всеми пальцами нащупав стену, с этой опорою как мелодекламируя от рояля:
– Господа! А какое жуткое и красивое ощущение! Куда мы идём? Что будет? Надвигается – что-то грозное! Мы несёмся – в бездну, сомнения нет! Несёмся в поезде со слабоумным машинистом. Всё быстрей! Все быстрей! Уже наклон неотвратимый! Всё проносится косо, вагоны болтает, сейчас развалится, спасенья нет! Но какая жуткая в этом красота, оцените! И как интересно будет узнать тем, кто останется жив! Наша гибель неизбежна, но форму гибели – даже вообразить нельзя, и что-то в этом завлекательное!!
Было, было здесь отзывное. Кому-то передалось.
Гнетущая атмосфера! Давящий штиль. О, если бы грянула буря!
Она – фаталистически неизбежна! Что-то будет!
И чем скорей она грянет – тем меньше будет страшна и опасна!
Без революционной воли, без революционного акта ничего с Россией не поделать!
Да никто и не сомневается, что революция – будет!
Но жутко, что мы с народом разделены столетиями и между нами – пустота.
Страна великих и пугающих нелепостей.
Но Петрункевич сказал: да, вступают дикие, необузданные силы – но этому надо радоваться! Это значит: мы живём не на кладбище!
Да, мы ждём и чаем эту катастрофу! Мыслящая Россия совершенно готова к революции!
А война – в России всё равно благополучно не кончится, будет крах!
А после войны – мы Её уже и не дождёмся.
У нас в России всегда – или “поздно” или “рано”. Революции? – почему-то рано, реформам – почему-то поздно.
Хоть бы узкий переворот эти военные подготавливали! – что ж одни разговоры только?!
Хочу и жажду, чтоб это была честная революция и взялась бы довести войну до конца. Мы выбираем революцию нашей горячей надеждой!
Как это распахнётся? Сладкое замирание.
Но благоразумный приват-доцент с гигантскими зубными клещами на столе выразил взвешенно:
– Ещё и сегодня можно всё спасти. Если отдать власть ответственному министерству.
Очарование – из тонкого стекла. Младшая дама вдруг утеряла, как выдохнула, всё то неистовое вдохновение, какое полчаса носило её по комнате. Подкашиваясь, шагнула и опустилась на стул.
А старшая дама, не расслабив боевитости:
– Но до каких пор терпеть издевательство над общественным мнением? Списки будущего правительства – составляют уже второй год, а всё впустую, царь на это никогда не пойдёт! Парламентарии сами виноваты – они не делают ничего решительного!
А Ободовский, покидая своё пустое наблюдательное место, отмахнулся то ли от него, то ли от приват- доцента:
