контрреволюционной работой”. Вдруг прочёл в газетах, что на съезде Западного фронта выступал ставочный полковник Сергиевский, и произнёс так: „В дни революции распоряжение об отправке войск на фронт давал бывший царь. А большинство начальствующих лиц в Ставке сочувственно относились к освободительному движению. И как только царь уехал из Могилёва – так Ставка порвала с ним и старалась парализовать его распоряжения. Только благодаря генералу Алексееву было предотвращено кровопролитие. Если бы не генерал Алексеев – ещё большой вопрос, было ли бы подписано отречение…”
И хотя тут не было прямой клеветы – только, пожалуй, слишком грубое акцентирование. И хотя при сегодняшнем политическом положении это звучало хвалебным звоном Верховному… Михаилу Васильевичу стало почему-то ужасно неприятно от этой заметки. И он поразился, как достойный полковник Сергиевский мог так гадко выразиться. И призвал его для объяснения.
Но полковник Сергиевский – впервые это всё прочёл тут, у Верховного! Он поклялся, что не только не говорил такого, но и в Минск не ездил, это легко проверить.
Удивительно.
На другой день из другой газеты объяснилось: эти все слова были сказаны на съезде полковником Плющик-Плющевским. Тотчас же Алексеев вызвал его к себе. Но и Плющик-Плющевский заверял, что ничего подобного не говорил.
Так и непонятно осталось: откуда ж это взялось?
Но очень неприятно.
Как ещё и очень неприятно было встречать в Ставке рыжего рыхлого генерала Кислякова. Хотелось, чтоб этот Кисляков исчез вовсе с глаз.
Полтора года служил тут Алексеев – при самой руке государя, ежеден докладывая ему, почти никогда не встречая возражений. И про себя ему самому нередко казалось, что государь как бы вовсе ни при чём: не он прорабатывал ситуации, не он составлял решения.
А вот – он собою что-то осенял. Для многих Россия и Царь – были одно.
А когда сегодня им читают из газет, между собой во многом разноречащих, но все заодно лишь в том, что: Николай Второй – враг народа, дурак, преступник и немецкий пособник. То и чешет солдат в затылке: так тогда и война, какую он начал, – нам на ляд?…
СПОХВАТИШЬСЯ, КАК С ГОРЫ СКАТИШЬСЯ
29
Когда в прошлом месяце избирали Клима Орлова от Волынского батальона в Совет депутатов, так тот был толк у ребят: ты мол и так питерский, и всё тут по Питеру знаешь, тебе будет легше. И ещё выставлялось, что это он первый крикнул Лашкевичу – „довольно крови!”. Да он и был из тех четырёх-пяти, кто приложился Лашкевичу в спину, туда во двор. (Сам Орлов уверен был, что это он и уложил Дашкевича: верно прицелился, и грохнулся тот в аккурат.) А – кого и выбирать? – все чураются, смущаются: куда это лезть? да там и речи держать надо?
Речи держать – нет, Климу за месяц ни разу не досталось. Да и не догородишься, речистые есть, а кто словами не досяжет, тот руками побольше махает. Да чуть не половина выступают вообще не наши, сторонние. Или начальство. Но даже и просто в кресле сидеть – тоже обык нужен, и выгляд, ведь в этих креслах ещё в феврале Государственная Дума сидела, поди попробуй. (Да и приди пораньше: кресел на всех не хватает, остальные на приступках, и просто стоя.) Солдатская часть с Рабочей частью заседает тут через раз, а вместе не впереться, и тогда в Морском корпусе: зда-а-ровенный залища, и набили, наставили простых скамеек, все две тысячи с чем-то помещаются, после того как модели кораблей вынесли вон. (И даже там до того насидятся – жара как в бане, и в сон клонит.)
Хоть и питерский, и прежде на кружок ходил студентов слушать, а поначалу было Климу тут непривычно, как в чужую одёжку нарядился. Но потом, через день ходя, мал-помалу пригляделись, кто и перезнакомился, табачком друг друга угощая. Меж заседаниями выходили в зал колончатый, там толковали, объясняли. И были сильно мозговитые парни. А один солдат из 176 полка, Матвеев, – так всё записывал, записывал, что говорили, – и как успевал? Как-то Клим сидел с ним рядом, удивлялся, до чего карандаш быстро гоняет.
От него, от других, разобрался Клим: на всякую пору выставляется один какой-нть вопрос – и надо, за ли, против, говорить только об нём, а не что сам размерекаешь. Но большинство сбиваются, говорят, что у кого в голове. Иной раз их поправляют с вышки, а то уж и не правят. И оттого бредёт собрание как усталая корова, ногами заплетаясь. И стучат с вышки: „Если еще продолжать обсуждение, то пройдёт три недели!” А додыхаются, отголосуют вопрос – сейчас тебе накатывают следующий.
А уж с места – кричи, когда по нраву или супротив: „Долой! Вон! Убрать его! Просим! Давай, давай! И чёрт с ними!” – и Орлов тоже кричал не раз, выкладывая душу в крике. И иногда такой гамуз поднимется – ни на каком базаре не услышишь. А один раз тут же в зале, в собрании, стали листки разбрасывать – как голубей по залу.
А то стали ходить меж людьми, допытываться: „вы, товарищи, к какой примыкаете партии? мы теперь будем разделяться по вракциям”. Я – ни к какой, пока приглядуюсь. Я и так – ефрейтор Волынского полка, а в прошлом слесарь с Людвига Нобеля.
Новых слов – тут много наберёшься, только уши распяливай, так и чешут неслыханными словами. Авторитет – значит кого уважают. Анархия – никого не уважают. Контр-рево-люция. Контр-ибуция. Или кинут: „Сам Марс стоял за наступательную войну против русского царизма.” Кто такой? Тут другой делегат, спасибо, объяснил: Марс – бог войны, и ему вскоре Вильгельм поставит памятник.
– Внутренний враг понятие растяжимое.
– Надо, чтоб автомобили зря не ездили.
Председатель: – 150 тысяч отпускаем на издание газет нашего духа. Пусть верят только нашим газетам, а не буржуазным.
Или корят: – Солдат имеет и два фунта чёрного, и полфунта белого, зачем же лезут к лавкам, отнимать хлеб у рабочих?
А кто в ответ: – Мы из двух с половиной фунтов жертвуем полфунта петроградским беднякам.
Про свару с рабочими немало:
– Всякий, вносящий смуту, является вредитель. Работайте, ибо каждая минута дорога! В противном случае враги отечества!
– Хочут подкопаться под авторитет и отколоть рабочих от солдат.
(Клим хотя и солдат теперь, а тут – за рабочих, понимает.)
– Да вы дайте армии сапогов и докажете, что вы с нами! Дайте – снарядов, масок, а хлеб потом.
Ну, конечно, про войну и про мир все касаются.
– Счастье возможно только при полной победе над немцами.
– Просим вас отстаивать дорогую свободу, не то смерть.
– Романов не знал, к чему он шёл, а новая Россия знает. Она предлагает свергнуть Вильгельма, чтобы протянуть руку.
