можем медлить, господа!.. Могли русские выбросить батальон? Ваше мнение, господин штурмбаннфюрер?
— Могли, — сказал Раббе. — Но если даже не батальон, если только роту, это чрезвычайно опасно. Судя по всему, выброшены опытные диверсанты. А рота диверсантов может сильно нарушить железнодорожное движение, заминировать наши шоссе, вывести из строя важные объекты.
— Это недопустимо, господа! — сказал генерал. — Какие меры следует принять, господа? В первую очередь, господа… Вы же были на русском фронте, господин штурмбаннфюрер! У вас имеется опыт. Прошу вас!
— Известить все войска и все тыловые подразделения о появлении в полосе армии парашютистов противника, — сказал Раббе. — Усилить охрану дорог. Держать в боевой готовности не менее батальона, чтобы иметь возможность сразу же перебросить его в район обнаружения парашютистов. Объявить, что население несет ответственность за укрывательство. Мера наказания — расстрел на месте.
— Да! — сказал генерал. — Но что вы подразумеваете под «усилением охраны» дорог? Создание дополнительных контрольно-пропускных пунктов?
— Это ничего не даст, — сказал Раббе. — Железные дороги необходимо патрулировать, генерал.
— У нас слишком много железных дорог! — возразил командующий.
— И все-таки их надо патрулировать.
— Как? На каких участках?
— Необходимо сплошное патрулирование. Минимум один патруль в составе отделения на километр дороги. Отделение — на каждый пост…
«Молодящаяся дама» беспомощно жевал губами, потом на щеки генерала пробился желтоватый румянец.
— Господин штурмбаннфюрер, вы предлагаете неосуществимое. В полосе армии около трехсот километров железнодорожного пути. Следовательно, только на охрану пути мы должны поставить…
Генерал прикинул: круглосуточные патрули, по три часа каждый…
— …Поставить на охрану пути дополнительно почти пять тысяч солдат!.. Два полка!.. Может быть, вы заодно подскажете, где мне взять эти два полка, господин штурмбаннфюрер?!
— В России мы их находили, генерал, — сказал Раббе.
— Но здесь не Россия, здесь уже Венгрия! — рассердился командующий. — Я не располагаю такими резервами, господин штурмбаннфюрер! И насколько я помню, в России такая охрана не давала нужного эффекта! Да-с! Ваше предложение нереально! Ищите что-нибудь другое!
— Другого не найти! — хмуро возразил Раббе. — Господин генерал, железные дороги требуют усиленной охраны. Хотя бы на важнейших участках.
Командующий шевелил губами, гладил подсиненный бобрик.
— А ваше мнение, майор? — спросил он у молчащего Вольфа.
Начальник разведотдела еле заметно пожал плечами.
— Мне кажется, опасения штурмбаннфюрера преувеличены. Паника — плохой советчик, господин генерала Очевидно, господин штурмбаннфюрер не может забыть печального опыта в России. Но здесь не Россия. Диверсанты не могут пользоваться здесь поддержкой населения и прятаться среди местных жителей. Это затруднит их действия, позволит обнаружить их в ближайшее время, господин генерал.
— Судите по опыту ваших людей? — ядовито спросил Раббе. — Это ваши не умеют прятаться! Русские умеют!
— Прошу вас, господа, — предупредительно поднял желтую ладонь генерал. — В рассуждениях майора есть доля истины… Но что вы предлагаете, майор?
— Повысить бдительность, господин генерал. Увеличить число контрольно-пропускных пунктов на шоссе и поставить патрули в железнодорожных будках. Большого количества солдат это не потребует, а предохранить от диверсий на железных дорогах может.
— Чушь! — сказал Раббе. — Вы говорите о вещах, о которых не имеете ни малейшего представления! Чушь!
— Но это реально! — возразил генерал. — Зато это реально!.. Господа, я попрошу вас задержаться. Я вынужден вызвать начальника штаба. Приказ будет отдан сейчас же.
— План майора Вольфа неудовлетворителен, господин генерал! — предупредил Раббе. — Я с ним не согласен.
— Тогда дайте мне два полка! — вскипел «молодящаяся дама». — Дайте мне два полка, господин штурмбаннфюрер!
Глава седьмая
Если бы ксендз Алоиз Торма мог предвидеть, к чему приведут причитания и вопли экономки, он бы предпочел, чтобы его сварливая домоправительница лишилась языка. Вздорная баба разнесла-таки по деревне, что прошлой ночью немецкие офицеры ограбили служителя божьего. Ей никак не давали покоя двенадцать мешков муки, вино и прочие припасы, пропавшие из кладовых. А над восемью сгинувшими овцами чертова экономка выла, как над умершим родственником.
Естественно, что слухи дошли сначала до местных властей, а через местные власти — до немцев.
И уже около полудня возле дома ксендза остановился грузовик с тремя венгерскими охранниками и двумя немцами в мундирах полиции.
Охранники вели себя вежливо. Поздоровались, долго вытирали ноги, перед тем как войти. Немцы этого не сделали. Старший из них, с погонами унтер-офицера, смерил ксендза враждебным взглядом и первым прошел в гостиную, оставляя на выскобленном полу серые, мокрые пятна и лепешки отставшей грязи.
Экономка и тут не сдержалась. Швырнула унтеру под ноги тряпку:
— Бесстыжие! Вытирай, вытирай ноги! Не испугалась твоих буркал! Есть бог! Он все видит!
Немцу перевели слова экономки. Унтер медленно подошел к полнолицей, дебелой женщине, коротким, сильным тычком ударил ее, и экономка захлебнулась словами, попятилась, растерянно поднося растопыренные пальцы к окровавленным губам.
— Эта разносила сплетни? — холодно спросил унтер у охранников.
Те испуганно таращились на экономку. Один кивнул.
— Взять! — приказал унтер.
Вопящую экономку схватили, второй немец ловко защелкнул на женщине наручники, ударил ее по голове, и она захрипела, обмякла.
— Господа… — еле слышно пробормотал Алоиз Торма, растопыривая дрожащие руки. — Господа… Так нельзя… Немецкая армия…
Унтер повернулся к нему:
— Эта женщина служит у вас?
— Д-да…
— Она распространяла злостный слух. Утверждала, что вы ограблены немецкими офицерами.
— Д-дело в том… — запинался ксендз. — Это недоразумение… Я понимаю. Но прошедшей ночью, действительно…
Он замялся. Происходило нечто дикое, невероятное. Он стоял посреди собственной гостиной, не решаясь присесть, и его допрашивали, как какого-то преступника! Его, пострадавшего, допрашивали, как преступника.
Ксендз покраснел. В нем закипало возмущение.
— Я протестую! — визгливым, срывающимся голосом выпалил ксендз. — Да! Я протестую, господа!
