расписал — посмотреть любо-дорого. Помните? К мировому судье ходили. Писарю штраф вышел — один карбован.
— Рубль, значит, — уточнил Митикэ. — Но это за избиение старосты. А вот если корчмарь изобьет меня — это полкарбована, не больше. Сколько же мы тебе должны, корчмарь?
— Как договаривались, — ответил корчмарь.
— Так ударь меня хорошенько, — предложил Митикэ, — к судье я тебя не потащу, и мы будем в расчете!
— Ох и чудак же этот Митикэ! — ахнул кто-то.
— Бить я тебя не буду, а деньги ты мне заплатишь! — закипятился корчмарь. — Это же грабеж, люди добрые!
— Вы не желаете с нами договариваться? — рассердился Митикэ. — Так дело не пойдет! Если вы скажете еще хоть одно слово насчет денег, то мы заставим вас бегать!
— Да, как зайца! — спокойно произнес Фэникэ. — По всему селу.
— Меня? Я не буду бегать! — сел на лавку корчмарь. — Вы можете хоть на голове ходить, а не заставите меня бегать по селу! Я никогда не бегал. Только в детстве.
— Ну, так вспомните молодые годы. Спорим на полкарбована. — Митикэ протянул руку корчмарю.
— За вами уже карбован! — ударив по руке ладонью, закричал корчмарь. — Все — свидетели.
— А может быть, мы в расчете? — усмехнулся Митикэ и подмигнул брату. — Фэникэ!
И не успел корчмарь рта раскрыть, как братьев словно ветром сдуло — в один миг они очутились за дверью на улице.
— Лови ветра в поле! — закричали крестьяне. — Поймай коня в степи! Плакали твои денежки!
Корчмарь выскочил за братьями на улицу. Митикэ неторопливо бежал впереди, косолапый Фэникэ — чуть сзади.
— Лови! Держи! — истошным голосом заорал корчмарь и бросился в погоню.
Так они и бежали — Митикэ, Фзникэ, а за ними корчмарь.
Ребятишки, потешаясь, резвились вокруг, то обгоняя бегунов, то отставая.
— Мэй, мэй! — кричали они. — Рысью!
Родное село братья знали не хуже корчмаря, поэтому, попетляв меж хат, они снова выбежали на улицу, взяв направление на корчму.
Корчмарь схватился за грудь, ноги у него задрожали, он сел на камень возле какой-то хаты.
Братья остановились. Тотчас же набежали ребята, за ними взрослые.
Корчмарь отдышался, встал.
— Вы проиграли, — весело сказал Митикэ. — Заставили мы вас побегать по селу, как зайца, а? Скажите спасибо — такая прогулка стоит полкарбована!
— Кто свяжется с Чорбэ, тот останется без похлебки![11] — зло сказал корчмарь. — Давнишняя поговорка нашего села! Горе тому, кто ее забыл!
— Проиграл честно, чего же сердиться, — произнес пожилой крестьянин с длинной трубкой. — А братья — в отца! Чудаки!
И все двинулись к корчме.
Навстречу, скрипя колесами, двигалась повозка, запряженная двумя волами.
Левый вол угрюмо свесил голову, едва передвигал ноги.
— Это же наш друг! — похлопал вола по морде Митикэ. — Вчерашний соперник Бэрдыхана! Соскучился по хозяину? Хочешь еще раз встретиться с ним, чокнуться ведрами?
— Жена старосты вдогонку муженьку карету посылает! — сказал кто-то из крестьян.
— Чтобы ноженьки его не притомились!
— А то еще похудеет, не дай бог!
— Эй, бадя, — спросил Фэникэ батрака, сидящего на каруце, — сколько окороков везешь для хозяина? Ведь и полицейских кормить надо — они своего не упустят!
Батрак не отвечал, спокойно посматривая вокруг.
— Захватишь нас, бадя? — спросил Митикэ. — Нам в город нужно, как раз по пути.
Батрак, поджав губы, продолжал играть в молчанку. — Молчание — согласие, — усмехнулся Фэникэ. — Так, я сяду, а ты, Митикэ, сбегай возьми-ка наш мешок в корчме!
Фэникэ изловчился и вскочил на каруцу. Колеса жалобно скрипнули. Волы медленно побрели вдоль улицы.
Митикэ вбежал в корчму, схватил вещи. Оглядел земляков;
До свидания, люди добрые. Еще свидимся! Остались бы еще на вечерок! — хмуро сказал корчмарь. — Поиграли бы, спели! Ведь еще не отработали своей еды…
— Гость — как воздух, — вздохнул Митикэ, — если воздух войдет и не выйдет — человек умирает. Спасибо на добром слове! Век не забудем вашей щедрости!
И он выбежал из корчмы.
Облако в конце улицы скрывало каруцу. Волы шли не спеша, и Митикэ без особого труда догнал их. Бросил мешок в телегу, уселся рядом с Фэникэ.
Батрак только покосился на нового пассажира, но ничего не сказал.
Село кончилось, началась степь.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ПРИЯТНО ШАГАТЬ
ПО ПЫЛЬНОЙ ДОРОГЕ ПОД ПАЛЯЩИМ СОЛНЦЕМ
— Берегись волка в зимней степи, купца — в лавке, помещика — в твоей хате, а глупца — всегда и везде!
Охраняемая шеренгами тополей, дорога упиралась в край неба. Сначала по обе ее стороны шли поля. Потом исчезли деревья, посевы и начались степь, пыль и солнце. Иногда от дороги убегала стежка, где-то в стороне слышалось воркование ручья. Изредка встречались дубы-бирюки, одиноко и гордо стоящие на обочине, словно великаны, сошедшие с дороги отдохнуть. Но чаще всего нарушали однообразие степной природы запыленные кресты, обильно натыканные вдоль дороги.
— Святые люди их тут ставили, — возле каждого креста говорил полицейский Цопа и истово крестился. — Чтоб, значит, не забывали о боге.
— Лучше бы колодец тут монахи выкопали, — говорил мош Илие, — все больше толку.
— Но, но, поговори еще у меня! — кричал Цопа. — Молчи, крестись, уважай начальство!
Крестился лишь пузатый староста, и то для того, чтобы иметь лишнюю возможность хоть на мгновение остановиться и перевести дух.
Арестантов было пятеро. Мош Илие, староста Бэрдыхан, пожилой калачник Тимофтэ, молчаливый высокий бондарь Штефан и вихрастый маленький, мужичок, который через каждые сто шагов произносил со смехом:
— А ведь меня, бедолагу, все время путают с братом, двойняшки мы. И вот Фанчик напроказил что- то, а меня забрали… Ей-богу, вот смех-то!
Так мужичка и звали все бедолагой.
Трое полицейских, в том числе и двое пострадавших в ночной битве, были из Бужора отправлены в свой участок, и этап поступил под конвой богомольного Цопы и его краснорожего напарника.
Отношения между полицейскими установились сложные. Прежде между ними вообще никаких отношений не было: каждый нес службу в своем селе. Но в последнее время началась беспокойная жизнь.
