Главреж и завлит переглянулись.
— Очень рад! — заявил Трембитов, — а мы только что кончили разбор вашего произведения.
Круглолицый автор радостно улыбнулся.
— Понравилось?
— Как вам сказать... В общем ничего. Три акта. Но смеху маловато. Сюжетик примитивен. Нам не подошло. Надо, дорогой мой, больше читать, изучать классиков. Вы не смейтесь, товарищ Жигарев, я говорю вполне серьезно.
— Как вы можете говорить серьезно, товарищ Трембитов, — сказал автор, беря со стола свое детище, — когда бы моей комедии не читали?!
— То есть как? — опешил главреж. — Не только я, но и заведующий литературной частью...
— Никто ее не читал! Не могли вы ее читать! — И Жигарев раскрыл рукопись.
Кроме первого, титульного листа и перечня действующих лиц, все остальные страницы представляли собою невспаханную пером бумажную целину.
Жигарев, улыбаясь, наблюдал растерянно-изумленные физиономии главрежа и завлита.
— Смеха действительно маловато, — сказал он, захлопывая папку. — И сюжет этой истории примитивен — моя комедия побывала у вас однажды. Вы, товарищ Трембитов, дали ей отрицательную оценку. По вашему отзыву я догадался, что вы моей вещи не читали. Тогда я и придумал «Бумеранг».
— Вот это здорово! — хором вскричали театральные деятели. — Вы талант! Самородок!
— У вас есть это самое, — воскликнул главреж, — которое... Ну, вообще... как его... да, дарование! Приносите, дорогой мой автор, свои вещи. Читать будем! Обсуждать будем! Ставить будем! Я рад, что мы с вами познакомились поближе!
— Я тоже рад! — сознался автор.
Лакированная секретарша едва не лишилась чувств, когда увидела, что главреж распахнул двери своего кабинета перед молодым драматургом.
— Флора Фауновна, — великолепным басом произнес главный режиссер. — Когда бы мой друг... э-э... данный автор не пришел ко мне — пускать без всяких докладов.
Завлит, подхалимски поблескивая очками, бежал сбоку и хихикал.
— Ну, дорогой мой, ну, дорогой мой Жигарев, эта очаровательная шутка останется между нами, не правда ли?
Когда в вестибюле отгрохотали жигаревские шаги, главреж вежливо сказал хранительнице своего покоя:
— Флора Фауновна! Имейте в виду, моя прелесть, если сюда еще раз прорвется кто-нибудь из начинающих...
— Клянусь, — отвечала секретарша, положив руку на телефонную трубку, — если и прорвется, то только через мой труп!
Вернулся завлит. Он был измучен, даже стекла его очков вспотели, стали сизыми и походили на два нуля.
— Обнародует или не обнародует? — шептал завлит, все еще по инерции продолжая приятно улыбаться. — Обнародует или не обнародует? Хорошо бы позвонить Маскарадову и Корневильскому- Колоколову, предупредить насчет коварства...
— Нет уж, уволь, — злорадно проговорил Трембитов, — пускай они на своей шкуре испытают! Куда же ты, друже?
— Через пять минут начнется совещание молодых драматургов, — сказал завлит, влезая в плащ. — Мне пора.
— Что значит — тебе пора! — обиженно возразил Трембитов. — Подожди, я возьму трость.
— Да, — спохватился завлит, — совсем забыл! Флора Фауновна, дайте мне те пьесы, которые я вам вчера передал для возврата авторам. Я там где-то позабыл один важный листок.
— Может, я его найду? — недогадливо предложила Флора Фауновна.
— Боюсь, — лукаво произнес Трембитов, — что это он сможет сделать только лично.
Через минуту в приемной среди путаницы телефонного трезвона осталась одна краснокожая секретарша. Лакированная курточка придавала ее фигуре обтекаемую форму: вблизи она походила на свежевычищенный ботинок, а издали напоминала бронзовый памятник на могиле музы театра — Мельпомены.
ВЫ — МНЕ, Я — ВАМ!
Иван Иванович Голубчик, когда в трамвае берет билет, всегда многозначительно подмигивает кондуктору и говорит конфиденциальным шепотом:
— Дорогуша, устройте мне парочку билетиков на Трубную площадь!
А если кто-нибудь из пассажиров случайно выронит монету, то Иван Иванович посмотрит презрительно на уронившего и произнесет:
— Эх, молодой человек, молодой человек! В ваши годы Иван Голубчик даже пятачка никогда не выпускал из рук!
Когда к нему приехал из колхоза племянник Петя, то по этому поводу было выпито, и дядя, придя в хорошее настроение, сказал:
— Сейчас, Петр, я тебе покажу феноменальную вещь. Уникум! Своими руками создал!
И Голубчик развернул перед племянником бумажную простыню. Сверху, как девиз, красовались цветные буквы «Вы — мне, я — вам». Простыня представляла собою грандиозную таблицу. Она была разбита на отделы — по буквам алфавита. Например, отдел «Г» состоял из подотделов — «Гаражи», «Гарнитуры», «Гречка» и т. д. В свою очередь, подотдел «Химия» включал в себя рубрики: «Нейлон, мех», «Синтетические товары», «Газбаллоны» и т. д. Вокруг каждого названия «роились» маленькие клеточки, в которых вписаны были имена, отчества, фамилии, телефоны, адреса и всякие прочие полезные сведения.
— Здесь, — торжествующе заговорил Иван Иванович, любуясь стройными рядами клеточек, — здесь помечены все мои знакомые и все знакомые моих знакомых. Как говорят мои друзья: земля вертится не на оси, а на знакомстве и связях! Я, дорогуша, эту таблицу всю жизнь составлял!
— А ты, дядя, оказывается, того, гусь порядочный! — сказал вдруг Петя. — Как говорят мои друзья, блатмейстер. Самый такой натуральный блатер и доставало.
— Мальчишка! — закричал Голубчик, с некоторой робостью поглядывая на медали племянника. — Жизни еще не знаешь, а на дядю бросаешься! Я, братец, старый воробей! Меня словами не прошибешь!
— Тебя бы с этой табличкой на недельку к нам, — перебил его Петя, — мы бы тебе жизнь показали. Ведь ты же настолько приспособился к блатмейстерской жизни, что отвык от всякого труда, даже позабыл свою профессию... Но вот, представь, блат умер. Куда ты денешься?
Иван Иванович с испугом поглядел на племянника.
— Очень даже не остроумно! — растерянно пробормотал он. — Как это вдруг он умрет? Как это — куда я денусь? — и Голубчик задумался.
Петя давно ушел, а дядя все еще сидел, погруженный в непривычное раздумье. Голова его склонилась на пухлую ручку мягкого кресла, и он заснул.
...Стены в комнате были прозрачные, словно сделанные из стекла. Иван Иванович увидел, что он лежит в постели, а кругом стоят люди в белых халатах.
— Ну вот, уважаемый, вы и проснулись, — сказал старичок в толстых очках. — Вы спали почти семь лет...
«Господи, — подумал Голубчик, — всю семилетку проспал!»
— Теперь вы быстро поправитесь, — продолжал старичок, — и дня через два выйдете на работу.
«Интересно, как будет с бюллетенем, — снова подумал Иван Иванович, — все-таки столько лет... Как бы
