упомнят старожилы», тем отраднее.
Это значит, что и сами старики живут лучше, чем прежде.
СОРОК ОДНА УЛЫБКА
ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ
В наш век, век стремительного технического прогресса наука каждодневно одаривает человечество различными новинками. Уже кое-где стада пасутся электропастухами, скоро, видимо, чемпион мира по шахматам не решится всерьез сразиться с электронно-вычислительной машиной, потому что поставить ей мат (не прибегая к порче приборов) станет невозможно, а бухгалтеры, взирая на спутники, бороздящие небо вдоль и поперек, уже сейчас прикидывают в уме, сколько суточных им придется выплачивать первым командированным на Луну.
Технология писательского труда тоже шагнула вперед. Некоторые мои собратья по профессии, например, сменили авторучку и пишущую машинку на магнитофон. Включают его, диктуют поэму, сценарий, повесть, а когда творческий процесс прерывается (или очередным совещанием в Союзе писателей, или из- за того, что автор охрипнет), то приходит стенографистка и переписывает с пленки к себе в тетрадь все надиктованное.
Просто не верится, что еще каких-нибудь сто лет назад многие русские литераторы писали гусиными перьями! И, несмотря на такую отсталую технику, писали неплохо: кое-кто попал в хрестоматии, а некоторые даже в классики.
Я лично пишу, используя технику конца XIX — начала XX века: стальным пером или карандашами. К помощи «самопишущей» ручки прибегаю лишь в тех случаях, когда приходится браться за записную книжку: в поезде, самолете, на ходу.
Записная книжка — как молот рабочего, как серп крестьянина — может служить символом журналистского труда. Каждый раз, когда, приехав куда-нибудь, открываешь записную книжку, испытываешь волнение Колумба, открывающего Америку.
Каждая страница записи — это что-то новое, занимательное, необычное. Любая запись таит в себе сотни скрытых возможностей: она в дальнейшем может стать романом или очерком, рассказом или пьесой.
К записной книжке журналист и литератор относятся с нежностью. И не зря: она всегда в деле, всегда на переднем крае. На ее долю достается самая трудная и самая неблагодарная часть работы. Она, как рюкзак геолога, постоянно набита образцами и пробами. Ведь недаром говорят старые журналисты: «На память надейся, а блокнот не закрывай. Не запишешь — не вспомнишь, не вспомнишь — не напишешь».
Вот и получается, что запкнижка вроде копилки. Увидишь смешное происшествие — в копилку его: авось пригодится. Услышишь веселый рассказ попутчика — и его запишешь: пойдет впрок. Приметил во время поездки что-либо забавное, любопытное — берешь на заметку.
Так вот и рождается на глазах читателя новый юмористический жанр — записные книжки. Он, еще маститыми теоретиками литературы не осмыслен, и под него научный фундамент не подведен. Одни называют его правдивыми рассказами, другие — юморесками, третьи — заметками. Это не рассказы и не фельетоны, не басни в прозе и не записи анекдотов. Это чаще всего факты из жизни. Веселые, забавные, поучительные бывальщины. Иногда они ближе к анекдоту, иной раз — к юмористической новелле или же фельетону. Попадаются и придуманные сюжеты — плод, как говорится, авторской фантазии. Но подавляющее большинство сюжетов — изложение действительных событий и происшествий. Именно это и придает байкам записной книжки своеобразную окраску, особый интерес.
Самые интересные записи, конечно, у тех, кто чаще других покидает свой дом, кто колесит по стране, изучает действительность не по материалам, любезно предоставленным библиотечными бюро обслуживания, а на собственном опыте, так сказать, по первоисточнику. Чем активнее литератор общается с жизнью, тем интереснее собранные им материалы. И тогда записная книжка становится не только подспорьем в работе, а и ценным документом времени. «То, что запомнил, — на всю жизнь, то, что записал, — на века», — учит китайская пословица.
Мне, сатирику и юмористу, не приходится тешить себя мыслью о «веках». В моей записной книжке среди рассказов о хороших делах попадаются записи, посвященные недостаткам, пережиткам и прочим явлениям, которые в будущем отомрут. И чем скорее эти сюжеты устареют, исчезнут, сгинут, тем будет лучше для всех честных людей и для социализма.
В свой сборник я отобрал сорок один рассказ: преимущественно короткие юмористические и сатирические новеллки — то, что прежде называли юморесками, фацециями, новеллино. Отсюда и название — «СОРОК ОДНА УЛЫБКА».
Я понимаю, что взялся за трудное дело. «Доброжелатели» меня предупреждали:
— Имей в виду, на всех читателей не угодишь. Один улыбнется раз, другой — десять, а третий — ни одного. Ни разу не улыбнется до того момента, пока не настрочит кляузы в редакции всех газет, обзовет тебя халтурщиком, пошляком и горе-комиком. Ох, писал бы ты что-нибудь серьезное про строительство, любовь или про далекие века. Оно и спокойнее и доходнее.
Я уверен: наш советский читатель при всей своей взыскательности и требовательности ничего общего не имеет с тем «букой-кляузником», которым стращают сатириков «доброжелатели». Поэтому я хотя и с некоторой робостью, но предлагаю вам, товарищ читатель, свои короткие рассказы.
МУКИ ТВОРЧЕСТВА
Привыкнув к олимпийски самоуверенным лицам московских пиитов, я был удивлен, когда в районной газете, выходящей на целинных землях, увидел местного стихотворца. Это был молодой, очень взволнованный человек с растрепанной шевелюрой.
Шума, стоявшего в комнате, — трескотни пишущей машинки, криков редактора, громких разговоров — стихотворец не замечал. Единственным звуком, который выводил его из себя, был телефонный звонок. Стоило затарахтеть телефону, как поэт, не выпуская пера из пальцев, мучительно хватался за волосы, упирался взглядом в потолок, громко и трубно стонал.
Дело было в том, что редактор попросил поэта срочно написать в выходящий завтра утром номер газеты восемь строк, посвященных бригаде Дуси Ковалевой, которая только что установила рекорд уборки. Поэт написал. Редактор одобрил. Но в этот момент позвонил телефон и сообщили, что рекорд Дуси перекрыт бригадой Тони Яковлевой.
Поэт снова уселся за работу. Через полчаса родилось новое стихотворение. Редактор одобрил. Но в этот момент раздался звонок — рекорд Тони продержался, оказывается, всего сорок минут: бригада Нины Злотниковой вышла на первое место по району. Снова поэт принялся перекраивать стих. И снова телефон внес поправку.
— Что поделаешь, — сказал редактор, — жизнь постоянно обгоняет искусство. Поэзия не всегда
