За диспетчером бетонного завода Ниной ухаживали многие. Очень хорошенькая, живая, веселая, отличный товарищ — разве этого недостаточно, чтобы оправдать душевные страдания и вздохи доброй половины юношей?
Как всегда, в таких ситуациях взаимности добивается один-единственный счастливец, а «отверженные» ведут философскую базу: «Нужно же кому-нибудь быть неудачником». Другие утешаются тем, что «на Нине не свет клином сошелся». Третьи не сдаются и продолжают сраженье за Нининым сердцем под девизом: «За любовь нужно бороться до последнего вздоха». Это все, разумеется, не мешает первым, вторым и третьим оставаться с Ниной в самых дружеских отношениях. Но частенько попадется какая-нибудь мелкая душонка, которая начинает «мстить» за то, что девушка отнеслась к ней равнодушно. Нашелся один такой типчик и на стройке. И вот стали появляться на стенах и заборах надписи, в которых рядом с именем Нины стояло ругательство или оскорбление. Иногда упоминались и некоторые мужские фамилии, хотя всей стройке было отлично известно, что у Нины есть жених и в скором времени состоится свадьба.
Хулиган был неуловим. А может, просто мало занимались этим вопросом: стирали поганые слова — и дело с концом.
Безнаказанность, видимо, вдохновила подлеца на более крупный «подвиг». Однажды, когда было закончено бетонирование фундамента насосной станции, на свежем, еще не схватившемся бетоне появился очередной «автограф» хулигана.
Когда прослышавшие про поганую надпись бетонщики вернулись из общежития, то они увидели Нину. Она сидела на груде досок и плакала. Утешать ее не стали. Стали думать, как изловить подлеца. Железный прут, которым были на бетоне написаны ругательства, валялся тут же, как вещественное доказательство.
Пришли дружинники.
— Делайте что хотите, — сказали бетонщики, — но если вы и на этот раз не найдете этого типа, у которого вместо сердца мусор, то мы о вашей дружине начнем писать на заборах различные нехорошие слова...
Как искали подлеца — это уже другая история. Но с помощью бетонщиков дружинники на следующие сутки его обнаружили, привели на место преступления. «Неуловимым» оказался помощник кладовщика, известный танцор и «покоритель сердец» по имени Геннадий.
Дружинники сказали так:
— За все прошлое он получит по заслугам. Это уж наше дело. А за бетон рассчитайтесь с ним сейчас, не отходя, так сказать, от фундамента. Это ваше дело.
«Покорителю сердец» никто ничего не сказал. На него даже не смотрели. Наконец бригадир Костя зажег новую сигарету и произнес, кивнув на надпись:
— Сотри!
А к этому времени быстросохнущий бетон уже окаменел. Он готов был выдерживать удары стальных таранов, сотен тонн воды, он рассчитан был на долгие века.
Геннадий не тронулся с места. Приказ казался ему фантастическим: стереть с бетона надпись было почти невозможно. Пошляк отлично знал это: он сам рассчитывал на «нестираемость», когда «увековечивал» свое гнусное сочинение.
Двое суток Геннадий безотлучно прожил на бетоне. Он успел снять только буквы Нининого имени. Наверно, все строители побывали за это время возле фундамента насосной плотины. Затем засыпающего на ходу Геннадия отпустили часа на три — спать. Но стыд оказался сильнее сна: «покоритель сердец» собрал вещи и, даже не получив расчета, сбежал со строительства.
КОЛЛЕГИАЛЬНОСТЬ
Шпротову, директору одного довольно видного театра, после очередной плохой рецензии в газете пришлось туго. Вот-вот мог грянуть очередной громовой приказ начальника, заканчивающийся очередными оргвыводами и прочими неприятностями.
«Хорошо еще, если выговор дадут, — раздумывал Шпротов, — а то могут перевести куда-нибудь подальше от столичной цивилизации. Прикажут, например, поднимать театральную целину в тайге. В таких местах, над которыми, наверное, и спутник-то не пролетает».
Однако приказа не последовало. Просто указали в устной форме, что следующий раз Шпротову придется пенять на себя...
— Симпатично отделался! — радовался директор, весело поднимаясь в лифте к себе домой. — Вот что значит чуткость вышестоящих инстанций! Друзья остаются друзьями! Не имей сто премьер, а имей одного друга в управлении!
И распираемый любовью к прогрессивному человечеству, он перешагнул порог своей квартиры.
Дома царила атмосфера закрытого собрания, о повестке дня которого известно заранее: кому-то придется очень худо.
Шпротов, как опытный администратор, сразу понял: худо будет ему.
— А приказа-то и не было! — тоном водевильного комика произнес он, входя в столовую. И для достоверности даже попытался пропеть: — Все в порядке, все в порядке, все в порядке-е-е!..
Но теща и жена сидели с каменными лицами — как критики после просмотра комедии.
— На этот раз сошло, — сказала жена индифферентным голосом, — следующий раз сгоришь ярким пламенем. Ты не о себе думай, а о семье. Я из столицы шагу не сделаю — так и знай.
— Опять поставишь ерунду какую-нибудь, — подала реплику теща, — и прощай семейное счастье! Загонят тебя, раба божьего, в глухомань, в провинцию. А мы здесь жить останемся, другого зятя найдем. Квартиры-то из пяти комнат нынче на улицах не валяются. Да и Кларочка еще в полном соку женщина...
Шпротов взглянул на жену удивленно, но та не стала опровергать мамашу, а продолжила ее мысль:
— Ты пойми, Шпротов, что управление по делам искусств тебе семейное счастье обеспечивать не обязано. Семейное счастье — это я. И дети. И коммунальные удобства. Учти: если ты еще раз не за ту пьесу возьмешься — ты мне не муж. Выбирай, с кем ты будешь жить дальше: со мной или с управлением искусств?
— Так их, мужиков, — кивнула теща, а то слишком сообразительные стали!
Шпротов великолепно знал свое место в семейном строю. Он понимал, что, во-первых, одному двоих не переспорить, а во-вторых, в словах абсолютного большинства есть доля здравого смысла. Действительно, пусть уволят с работы, переведут на низшую должность, но останется семья, жилой угол из пяти комнат, друзья кое-какие. Не пропадешь! А вот если жена и теща уволят — прощай покой, уют, теплая пижама вечером и кофе после обеда!
— Ты, Шпротов, не думай, что я хочу посягать на авторитет главы семьи, — вдруг нежно проворковала супруга, — просто мы будем все твои театральные проблемы решать коллегиально — я, мама и ты...
...На первой же читке новой пьесы труппа и режиссура театра были весьма удивлены, когда в фойе среди актеров и сотрудников появились жена и теща директора.
Но еще более удивительным показалось следующее обстоятельство: перед тем как худсовет удалился на совещание, Шпротов отвел жену с тещей в дальний угол зала, и они все вместе что-то оживленно обсуждали.
...Через некоторое время в театре привыкли к тому, что теща и жена после просмотров спектаклей и чтений пьес, выносили свое безапелляционное суждение, которому Шпротов следовал беспрекословно.
Директор порозовел, стал полнеть и обрел удивительно спокойный характер, чем начал явно выделяться среди нервных и мятущихся руководителей других театров.
И только каждый раз перед тем, как начать в коллегиально-семейном кругу обсуждение очередной новинки, Шпротов произносил одну и ту же фразу:
