Сваха показала Багреичу фотографию Севки Жигарева.
— Про их любовь ты у меня спроси! — захохотал сторож. — Я, следовательно, во всем виноват... Потому целовались они обычно возле вахромеевского двора, а он рядом с колхозным амбаром... Так я, следовательно, всю ихнюю любовь самолично охранял! Раз такое дело, и ты Сашку за Севку сватаешь, то можешь всем прямо говорить: Багреич одобряет...
Если бы дед знал, какие слова бабка Шныря несет Саше, то уж он бы сваху эту скорее бы в лесное болото загнал, чем показал дом Вахромеевых.
А сваха, изложив ошеломленным родителям Саши требования жениха и оставив им, очевидно для вдохновения, фотографию Севки с залихватским чубом, реющим, как вымпел по ветру, сказала на прощание:
— Я, касатики, на следующей недельке зайду! А вы подумайте!
Бабка Шныря ушмыгнула из села, а в доме Вахромеевых начались нелады.
Саша проплакала целый вечер, хотя и не верила, что сваха действовала с согласия Севы.
Утром Саша поручила подружкам своих кур да уток и помчалась в МТС.
Севка вылез из-под трактора весь в машинном масле, и Саша долго искала на круглом лице любимого чистое местечко для поцелуя.
Севка обрадовался, что Саша настроена шутливо, но девушка вдруг погрустнела и сообщила о визите бабки Шныря.
— Ты об этом знаешь или нет? — спросила Саша, глядя в глаза любимому.
— Теперь знаю, — виновато отвел взгляд Севка.
— Не виляй очами! — прикрикнула Саша. — А раньше знал? С твоего это ведома сделано или нет?
— Что ж это будет со мной дальше, — пытался отшутиться Севка, — ежели ты до свадьбы на меня так кричишь? Какая такая жизнь меня в дальнейшем ожидает?
— Ты, Севка, не хитри! — сказала Саша. — Моей строгости, может, ненадолго хватит. Вот возьму и разревусь на всю твою МТС. Но уж тогда держись. Я от слез только злее становлюсь — ты знаешь. А что касается бабки, так по глазам вижу — знал ты о ней. С твоего ведома она к нам пожаловала...
— Да я что! — начал тискать свой чуб Севка. — Это батина идея... Батя у меня строгий... Он насчет приданого придумал, честное слово, он.
— Да я за кого замуж-то выхожу? За батю твоего? — тихо спросила Саша. — Ты понимаешь, что делаешь?
— Я как все... По обычаю... У нас в селе все так.
— Кто это все? Сенька Подколодный да Мишка, что ли? Так они дур нашли, а не невест! А тебе завидно стало?
— Саша, да ведь это батя все... А я... я сам против, ей-богу!
— А если против — так приезжай на воскресенье в Федосеевку. Расскажешь нам про ваши «обычаи». Вот и весь мой сказ. Да оставь ты свои кудри в покое — видишь, все маслом испачкал...
Каштановый Севкин чуб действительно замаслился, стал черным и сверкал на солнце всеми цветами радуги.
Но на следующее воскресенье в доме Вахромеевых снова появилась бабка Шныря, принаряженная, даже одеколоном спрыснутая.
— Мир вам и благодать, касатики! — поклонилась она с порога. — Радость я в ваш дом принесла... Решил жених скинуть с вас пшенички десять пудов... Себе в убыток, да уж больно невесту любит. Так вот, как остается, касатики, — перешла на скороговорку сваха, — два костюма, радиола, десять пудов пшеницы, поросенок, штиблеты...
А глаза бабки Шныри жили в это время самостоятельной жизнью: они перебегали с лица невесты на лицо ее родителей, оттуда на обстановку и, казалось, даже выбегали в соседнюю комнату.
Уловив гневное движение Саши, бабка приостановила перечисление жениховских требований и спросила сверхнежным голоском:
— Или разговор мой, касатка, беспокоит тебя?
— Если бы вы за это чесание языком трудодни получали, тогда бы он меня беспокоил, — передернула плечами Саша. — А так: мели, Емеля!
И она вышла из комнаты.
— А вы красавца моего ей над кроватью повесьте! — зашептала бабка. — Так она скорее согласится!
— Иди, бабка, с богом! — сказала Вахромеева. — Не для нас такие дорогие женихи... Без них проживем!
— Так ведь дитя родное убивается, — зашептала бабка. — Иссохнет от любви. Что ж вы, дитяти своему погибели хотите? А парень у меня видный, дочь вашу любит больше всего на свете. А без хорошего приданого и жизни хорошей не будет. Да вы ж люди с пониманием и с имуществом — что вам стоит? Я по своему разумению скажу: можно и еще кое-что скинуть. А то ведь свадьбе не бывать, а позору не избежать. Все будут знать: от Саши Вахромеевой жених отказался... Ой, срамота!
В это время из окна выглянула Саша и, утирая слезы, сказала:
— Передайте моему Севочке: пусть приходит на сговор! И отца своего пусть привозит в следующее воскресенье!
Родители Сашины только руками развели от удивления.
— Вот это, касатка, другой коленкорий! — крикнула бабка Шныря и так стремительно рванулась с крыльца, словно ее ветром сдуло.
На следующее воскресенье в доме Вахромеевых накрывался богатый стол — готовились к сговору.
На «Победе» подкатил к дому невесты Севка Жигарев.
Из машины степенно вышли Севастьян с Иваном Федоровичем. За ними небрежно — не впервой, мол, нам в машинах разъезжать! — вывалилась бабка Шныря. Севкин дружок — механик Жора, вертя на пальце кольцо с ключами, символ автовладельца, замыкал шествие.
— Прошу пожаловать дорогих гостей! — встретила Сашина мать приехавших.
В комнате стояла новенькая радиола, на стене висели два костюма, различные коробки с покупками заполняли весь угол.
— Костюмчики маловаты мне вроде, — прошептал Севка Жоре, — ну да ничего, эти продам, новые справлю... А радиола — подходяще! Прав был батя: приданое не помеха!
— Эх, повезло! — завистливо вздохнул Жора.
За стол уселись, кроме прибывших гостей и Сашиных родителей, сама невеста и еще какой-то парень.
— А это что за личность неизвестного происхождения? — взволнованно спросил бабку Жора, которому из-за различных его «механических» делишек в каждом приличном незнакомце мерещились работники следственных органов.
— Должно, сродственник какой-нибудь, — шепнула сваха.
— Ух, — облегченно вздохнул Жора и громогласно провозгласил: — Ну, в таком случае выпьем за жениха и невесту!
И тут случилось непонятное: встали Саша, Севка и парень «неизвестного происхождения».
— Милай, — пробасил Жигарев-старший, — ты, который «третий лишний», сядь. Тут речь про жениха с невестой идет.
— Простите, Иван Федорович, — сказала Саша. — Но я забыла вас познакомить. Это мой муж, наш бригадир. Зовут его Василем! Мы только что, за пять минут до вас, прибыли из сельсовета.
Севка Жигарев так сжал хрупкую ножку рюмки, что она хрустнула и переломилась. Рюмка грохнулась прямо на тарелку бабки Шныри, и праздничный свахин платок оказался весь заляпанный винегретом.
— Нас предали! — прошептал Жора, бочком пододвигаясь к выходной двери.
— А... а это тогда зачем же? — пробормотал растерянно Жигарев-старший, кивая на костюмы, радиолу и груду покупок.
— Это подарки жениха, — охотно пояснила мать Саши.
— А это — подарки колхоза жениху! — показывая на костюмы, сказала Саша.
— Так что ж, давайте выпьем за новобрачных! — предложил Сашин отец.
