— Глянь-ка, говорить не умеет, а всё разумеет!
Служки только успевали наполнять гостям братины и ковши да подносить новые стопки дымящихся блинов.
— Умри! — приказал Рыжий медведю, когда книга была «дочитана».
Медведь как подкошенный повалился на пол, раскинул лапы, язык высунул.
— Ох и учён же зверь! — завистливо молвил воевода. — Дорого, верно, стоит!
— Друг цены не имеет, — ответил Рыжий. — Это врага и купить и продать можно!
Потихоня тем временем добыл откуда-то большую, словно крышка от стола, доску, взял её в руки, как поднос. На доску вскочил тощий Грек и начал показывать фокусы. Сначала он проглотил пять блинов, а потом вынул их один за другим из уха.
— Велико дело! — сказал толстый поп презрительно и попытался было проделать то же самое, да чуть ухо у себя не оторвал, а блинов не добыл.
А Грек блины превратил в ковш, из ковша вылил столько кваса, что чуть не наполнил бочонок, бочонок накрыл крышкой.
Когда же крышку открыли, то вместо кваса в бочонке оказался Петруха-скоморох!
Потихоня опустил доску на пол, а Грек начал прятать в мешок свои вещи.
— Что ж, и вся потеха? — спросил воевода.
— Гусляр, сказывали, у тебя, боярин, в доме живёт, — сказал Потихоня. — Прикажи привести его сюда, пусть вместе с нами гостей потешит.
— Гусляр у меня есть, — сказал воевода, оглаживая бороду. — Может, знаком вам… Эй, привести гусляра! Да свечи запалите — темень, ничего не видно!
Солнце уже почти зашло, и в трапезной стало сумрачно. Но внесли свечи, и стены словно раздвинулись. Приумолкшие гости вновь зашумели, застучали ковши.
Женщины, громко шурша подолами, удалились в свои покои. В трапезную набилось много какого-то непонятного народа — подьячих, стражников, приказчиков.
— А вот и гусляр! — воскликнул воевода.
Скоморохи оглянулись и замерли: перед ними стоял избитый, в порванной одежде Фомка. Одной рукой он поддерживал рваный зипун, другой прикрывал разбитую щёку.
— За что нашего сотоварища били? — стукнув дубиной в пол, спросил воеводу Потихоня.
— Так и с вами, ворами, будет! — крикнул воевода. — Обокрасть меня, царской милостью воеводу, замыслили! Не бывать этому! Эй, вяжите воров!
Десятка два слуг и стражников, которые посмелее, мешая друг другу, кинулись на скоморохов.
Свистнула дубинка Потихони, и половина смельчаков осталась лежать на полу трапезной.
— Хватай!.. Держи!.. Вяжи!.. — кричал воевода, выскакивая из-за стола.
Но со скоморохами оказалось справиться не так-то просто.
Потихоня своей дубинкой разогнал по углам наиболее храбрых.
Рыжий и Михайло молотили воеводских слуг налево и направо, не подпуская их к избитому Фомке.
От ударов когтистой медвежьей лапы летели во все стороны клочья кафтанов и рубах.
Петруха, словно птица, метался по трапезной, выскальзывая из рук преследователей, хватал со стола блины и пироги, бросал их, как снежки, в лица врагов.
Тощий Грек вместе с Фролкой укрылись, как в засаде, за перевёрнутым столом и оттуда неожиданно нападали на воеводских слуг.
— Гляди-ка, сам воевода к нам пожаловал! — подтолкнул Фролка Грека.
Протирая залитые маслом глаза, в двух шагах от скоморохов сидел сбитый с ног воевода. Половина лица его была залеплена блином.
— Борода, что ворота, а ума с калитку! — сказал Фролка.
Грек поднял с пола большое оловянное блюдо и подобрался к воеводе.
— Как, боярин, протёр ты свой драгоценный очи? — сочувственным шёпотом спросил Грек.
Воевода открыл глаз.
— Ну вот, слава богу, прозрела наша батюшка боярин! — с нежностью молвил Грек и ударил воеводу блюдом по голове.
Воевода, как куль, свалился на пол.
— Вот это голова! — уважительно произнёс Фролка. — Даже блюдо прогнула!
И запел игриво:
— Люди добрый! — страшным, как звон набата, голосом пробасил Грек. — Покарал вас господь за грехи ваши! Убит воевода-батюшка! Дышит ещё, но вот-вот прикончится!
Все, забыв о скоморохах, бросились к воеводе.
Этого только и надо было ватаге. Прихватив под руки избитого Фомку-гусляра, скоморохи выбежали во двор.
— Нужно дверь-то подпереть! — сказал Потихоня и подкатил к двери чугунную пушку, которая стояла у воеводского крыльца. — Опомнятся — погоню наладят! Кто боярина-то стукнул?
— Грек блюдом, — переводя дух, ответил Фролка. — Да сейчас очухается, поди. У бояр-то головы — что ядра чугунные.
Скоморохи и медведь выскочили из ворот.
На улице зеваки ещё судачили о том, за что люди воеводы избили и схватили гусляра.
О драке в доме воеводы гуляки ещё ничего толком не знали.
Только увидев, как Потихоня подкатывает большой валун к воротам, чтобы подпереть их, толпа догадалась, что в доме воеводском неладно.
— Куда теперь-то? — спросил Фролка.
Послышались крики и уханье — слуги воеводы выламывали подпёртую пушкой дверь.
— Сюда, сюда! — замахал скоморохам какой-то неказистый горожанин, пряча нос в воротник зипуна. — Да поспешайте!
Только успели скоморохи укрыться в узком проулке, как из воеводского двора выскочила погоня.
— Куда воры пошли? — зычно спросил кто-то.
Толпа дружно указала в сторону, противоположную той, куда скрылась ватага.
Погоня пошла по ложному следу.
…Тёмными переулками вёл скоморохов на окраину посада неизвестный.
Шли быстро, молча. Горожанин шагал впереди, носа не высовывал из воротника.
За рекой толпились мелкие избёнки, баньки, амбары.
В одну из банек, просторную, пахнущую мокрыми берёзовыми вениками, привёл скоморохов их неизвестный друг.
Запалили лучину.
— Ну-ка иди сюда, спаситель наш, — сказал Потихоня. — Каков ты?
Горожанин подошёл к лучине и все увидели… Ярёму.
— Нашёлся! — радостно закричал Петруха. — Я ж говорил — вернётся!
— Я добро помню, за добро добром плачу, — пробормотал Ярёма. — Это моего сродственника банька, тут вас никто не сыщет.
