Это тот самый дуб, который посадил пират Кудеяр в честь смерти своей невесты шемаханской боярыни Февронии. Ах, Диди, в древние времена умели любить! Феврония ждала Кудеяр а пятьдесят лет, а ты боишься остаться без меня на минутку В просветах между ветвями был хорошо виден туфлеобразный белый фаэтон. - Я слышу речь не мальчика, но еще и не мужа, - шепотом сказал Юрий. - Мне кажется, младший Бомаршов более тяготеет к острым драматургическим конфликтам, чем старший. - А может, это не Альберт? - засомневался Калинкин. - Машина-то его... Но внешность... Где львиная грива? Где крысиные усики? - Уже недели две как Альберт перестроился... Под влиянием газетной критики... Завел новую прическу, перешивает гардероб... - усмехнулся Юрий и взял фотоаппарат из рук капитана. - Переходим на документальный жанр. - Тише, не спугните! - прошептала Надя. - Слушайте! - Но почему ты меня высаживаешь? Тебе стыдно показаться со мной вместе на людях? - спросила спутница Альберта. - Или ты женат и в паспорте у тебя сюит брачный штамп? - И ты можешь думать обо мне так дурно? - воскликнул Бомаршов, предъявляя Диди свой 'чистенький' паспорт. - Я волнуюсь за твою жизнь. Ведь здесь работает на выдаче горючего один из Калинкиных! Этот мрачный бензозаправщик может убить нас шлангом... - Ты преувеличиваешь. - Ни капли! Обычный акт кровной мести! Калинкины мечтают всеми правдами и неправдами породниться с капиталами моего папы! Если же Калинкин нас увидит вдвоем, он поймет, что их расчеты рушатся... А как тогда мы получим горючее? - Ах, вот какой разговор! - зловеще прошептал Владимир. - Не мешайте мне. Я сейчас выйду один на дорогу и... Но тут Надя подмигнула Мартыну, и Благуша, ухватив Владимира за талию, лишил его свободы передвижения. - Не торопись! - Тихо сказала Надежда. - Продолжайте фиксировать Альбертика на пленку. Кажется, у меня есть замысел... Калинкина взяла у Маломедведицына очки-светофильтры, водрузила их на нос, распушила волосы так, как это делала Вера. Затем, выхватив из кармана Владимира химический карандаш, покрасила губы в фиолетовый Цвет. - Ну, мой выход, - сказала Надя и, раздвинув кусты, шагнула на шоссе. - Боже! - вскричала она, заломив руки. - Что я вижу! Берт! Бомаршов оглянулся. Челюсть его отвисла, словно у паралитика. Глаза стали двумя нулями. - Ве... Ве... Верусик... - пролепетал Альберт, пряча паспорт. - Я... она... ты... Мы случайно... - Берт! - Вериным голосом простонала Надя. - Ты разбил наше счастье... Юный Бомаршов попал меж двух огней. Ой то делал шаг вперед, к 'Вере', то отступал назад, к Диди. - Сейчас мы выясним отношения! - сказала Диди и зачем-то погляделась в зеркальце над рулем. - Что ж, выясним, - согласилась 'Вера'. - Папа! - простонал Альбертик, хватаясь то за сердце, то за голову. - Он вас никогда не любил! - Сказала Диди задорно. - Он уже три часа любит меня! И он будет моим! Пусть проигравший плачет, кляня свою судьбу! - Дайте мне на вас посмотреть хорошенько, - не выдержав, своим голосом сказала Надя. - Не часто приходится носом к носу встречаться с такими откровенными фифочками. - Пусть я фифочка, - отчеканила Диди, - но вы можете проститься с вашим Альбертиком! - Это не она! - вдруг закричал Драматургов сын. - Это не Вера! Оптический обман! Это Надежда Калинкина! Семейные интриги! Кровная месть! Я... Неожиданно Альберт осекся. Он увидел выбирающихся со своего наблюдательного пункта операторов, Владимира и капитана. - Папа! - пискнул юный Бомаршов, хватаясь за рычаги управления. Белый фаэтон взревел мотором и, взяв с места в карьер, скрылся за поворотом. - Ставився як лев, а згинув як муха, - усмехнулся Мартын. - От нас не уйдет! - сказал Владимир. - Горючки не хватит. ...Когда Пелагее Терентьевне, уже приготовившейся к отъезду, рассказали эту эпопею, она развела руками: - Что поделаешь, в семье не без урода... Эх, жалко мне Вероиду!.. Ну, Вова, домой не опаздывай... Золотая ведь свадьба все-таки... И воздух снова наполнился мощным гулом моторов. Мимо Станции мчались грандиозные двадцатипятитонные машины, и казалось, шоссе прогибается под ними. Многие автомобили, в том числе и 'Победа', в которой сидел Юрий, выехали на шоссе и устремились за грузовиками.
Фельетон двадцать второй
ИСТОРИЯ И МЕСТКОМ ВАС ОПРАВДАЮТ
Прежде дом был знаменит только своими пузатыми, как самовары, колоннами. В нем мирно обитали два взаимоисключающих учреждения - 'Облводка' и 'Горводопровод'. Потом неведомо зачем их слили. Новый гибрид был назван трестом 'Буфет-ларек'. В результате проведенной реформы нижний этаж здания высвободился, и туда перекочевала местная филармония. С тех пор этот особняк иначе, как 'домом с музыкой', никто в городе не называл. Перед фасадом внутри загончика, обрамленного литой чугунной оградой, целыми днями толпились представители концертно-эстрадных жанров. Работники треста 'Буфет- ларек' из своего бельэтажа слышали увлекательные разговоры об отгадывании мыслей на расстоянии, заниженных ставках, репертуарном кризисе и о пантомимах для детей дошкольного возраста. На сей раз здесь шумели более обычного. Уже три дня формировалась концертная бригада Елизаветы Калинкиной для гастролей в колхозах области. И сегодня дирекция филармонии в лице товарища Какаду должна была окончательно решить, кто же, наконец, отправится в дальний вояж. Происшествие это не было рядовым. Актерским коллективам редко дозволялось удаляться от областного центра. - Творческая масса не должна отрываться от руководства, - назидательно говаривал товарищ Какаду. - Если она уедет далеко, как я буду осуществлять повседневный контроль? К счастью, после того как в 'Красногорской правде' появилось письмо сельских зрителей, истосковавшихся по культ-обслуживанию, решено было направить бригаду в самый отдаленный район. Филармонисты страстно мечтали о поездке, втайне опасаясь, что многих могут не включить в программу. Естественный репертуарный отбор производил сам товарищ Какаду, и это осложняло ситуацию. О чем бы сегодня ни беседовали артисты, все в конце концов сводилось к одному: возьмут или не возьмут... В глубине аллейки сосредоточенно прогуливалась почтенная Дама в накладных буклях - бабушка местного чревовещания Турнепсова-Ратмирская. Время от времени она беседовала сама с собой по поводу предстоящих гастролей. В последнем сезоне ее оригинальный жанр испытывал репертуарный голод. Специфика чревовещания устрашала известных авторов, и Турнепсовой в основном приходилось пробавляться продукцией крючника-малоформиста Взимаева. Вот и сейчас, уловив на величавом лице Ратмирской признаки уныния, малоформист быстро подбежал к ней. Вкрадчивым голосом человека, продающего товар из-под полы, Взимаев произнес; - Уймите волнения страсти. Взимаев о вас позаботится! Есть стихотворный скетч специально для вашего жанра. 'Экскаватор и новатор'. За новатора вы говорите, а за экскаватора вы вещаете, понятно? Публика впервые услышит голос шагающего экскаватора! Чудный утробный юмор! Шагай вперед, мой экскаватор, Ведь на тебе сидит новатор! Новатор крутит регулятор Шагай вперед, мой экскаватор! - Я подумаю! - ошеломленно сказала Турнепсова. Ей не хотелось осложнять отношения с универсальным Взимаевым. - Пятнадцать минут на размышление, - ультимативно произнес литературный крючник и побежал на другой конец сквера. Беспокойство творческих работников по поводу предстоящих гастролей имело под собой фундамент. Никогда нельзя было угадать, чего потребует товарищ Какаду в текущий момент. Все зависело от того, какую передовую статью сегодня утром он прочитал, какой разговор имел с начальством, кто что ему сказал по телефону. И он тут же, не переводя духа, кидался 'проводить в жизнь' руководящее указание. Но проводником он вое же не являлся. Если говорить языком физики, то его скорее можно было назвать трансформатором, так как все, что он читал и слышал, странным образом трансформировалось в его голове и зачастую обращалось в свою противоположность. ...Однажды руководитель филармонии, по ошибке попав на Совещание физкультурников, услышал о том, как важен массовый туризм. Он созвал репертуарно-музыкальных деятелей и Срочно приказал составить программу, посвященную пропаганде дела массового туризма среди трудящихся. В эту программу товарищ Какаду предложил включить песенки 'Я хожу, хожу, хожу...', 'Эх, расскажи, бродяга...' и 'Выплывают расписные...' Репертуарно-музыкальные деятели указания своего шефа не выполнили. Они знали: надо подождать сутки, завтра будет другая передовая, а следовательно, другие 'установки'. Так все и произошло. Передовая, напечатанная на следующий День, призывала к высокой идейности. - Есть новое указание, - сказал товарищ Какаду. - Идейность. Надо бороться. И он сразу же встал в первые ряды борющихся. Директор филармонии напал на мастера художественного свиста, чью соловьиную программу он признал абстрактной и безыдейной. Кончилось тем, что свистуна одевали под Соловья-разбойника и выносили на сцену сидящим на дереве. Там он десять минут олицетворял собой былинного злодея, после чего аккомпаниатор в гриме Ильи Муромца (носитель прогрессивного начала) сбивал его палицей. Но труднее всего было с юмором и сатирой. Смех настойчиво требовал себе 'зеленую улицу'. И товарищ Какаду зашёл в тупик. - Где достать Гоголей и Щедриных? - страдальчески вопрошал он. - Надо откликнуться, а то ка-а-ак аукнется!.. Надо искать! И товарищ Какаду нашел. Нашел в ансамбле сопельщиков и гудошников солиста по фамилии Щедрин. Сопельщик был немедленно переквалифицирован в сатирика. По заказу товарища Какаду он приступил к созданию обозрения 'История одной филармонии', и уже сам Взимаев ревниво поглядывал на новоиспеченного конкурента. Вот отчего деятелям эстрады никогда не было известно заранее, что день
