Он опускался почти вертикально, легко и стремительно неся свое огромное тело, и приближался к нам уже без всякого опасения.
Я даже не успел увидеть, схватил ли он пастью болтавшийся трос или просто поддел наш кораблик головой.
Нас так тряхнуло, что мы, подминая друг друга, повалились на пол...
Батискаф раскачивался, вздрагивал. Его швыряло из стороны в сторону, словно банку на штормовой волне.
Невозможно было попять, поднимаемся мы или нет.
Базанов, цепляясь за что попало, подтянулся к глубиномеру и крикнул:
— Всплываем! Осталось меньше сотни метров.
«03.43. Всплыли на поверхность. Волна три-четыре балла, густой туман. Небо затянуто сплошной облачностью, определиться не удалось. Координаты по-прежнему остаются неизвестными».
Я никогда раньше не знал, что воздух так душист! Едва мы всплыли и Базанов открыл верхний люк, я первым вскарабкался по трапу и, высунувшись до пояса, дышал, дышал и никак не мог надышаться.
Только через несколько минут ожило второе мое чувство — зрение. Видно было немного. Все вокруг застилал липкий, плотный туман. Волны невидимками подкрадывались под его покровом и внезапно бросались на палубу, обдавая меня брызгами. Качало так сильно, что все время приходилось упираться локтями в стенки люка, крепко вцепившись в поручни.
Ничего не видно было и наверху, ни единой звездочки. На миг мне даже показалось, будто мы все еще под водой, и я зябко передернул плечами.
Кто-то дернул меня снизу за ногу.
— Ты что, заснул? — спросил Михаил, когда я наклонился в колодец люка. — Где кашалот?
Кашалот? Ах да, как же это я совсем забыл о нашем спасителе! Да где же его увидишь в таком тумане.
— Ищи сам, — сказал я и нехотя стал спускаться по узкому трапу, чтобы уступить место Мишке. Ему тоже ведь хочется подышать.
Свежий морской воздух проник во все уголки нашего кораблика, проветрил, продул камеру. Но все равно это было совсем не то, что наверху.
А Базанов опять возится со своими аппаратами, что-то подкручивает, подвинчивает, смазывает. Вот фанатик!
— Что же вы, командор, не хотите свеженького воздуха хлебнуть? Никогда такого не пробовал, честное слово!
— Успею еще, — ответил он и подмигнул. — Не перед смертью, чай, надышусь еще. А как там погода?
— Скверная.
— Звезды видно?
— Видимости никакой. Туман.
— Плохо. Опять не удастся определиться. Где же мы все-таки находимся?
Он положил на столик карту и, озабоченно приглаживая седеющие волосы на виске, склонился над ней.
— Глубина свыше трех тысяч метров, на якорь не встать. Придется всю ночь дежурить, как бы не вынесло нас на какой берег.
— Да что вы, командор, — сказал я, заглядывая через его плечо. — Не могло же нас за сутки утащить на пятьсот миль. До ближайшего берега еще целый океан.
— Возможно. Но пока не определимся и не узнаем точно, куда нас занесло, придется посматривать в оба. Береженого и бог бережет.
Когда Михаил спустился, Базанов сам поднялся наверх, но тут же вернулся.
— Ничего не видно, — сказал он. — Но красотища! Тьма непроглядная. Вот бы такую ночь нарисовать! Придется осмотр повреждений отложить до утра.
Мы задраили люк и решили отдыхать. Вахтенный должен был каждые пятнадцать минут замерять эхолотом глубину и через полчаса включать верхний прожектор: вдруг прилетит, самолет или появится неподалеку какой-нибудь корабль. Но надежды на это при такой скверной погоде было, конечно, очень мало.
На первую вахту заступил Михаил. Через два часа его должен был сменить я. Базанов оставил за собой следующую вахту, приходящуюся на самые глухие часы глубокой ночи. Моряки не любят эту вахту, называя «собачьей» и другими нелестными прозвищами.
Базанов как лег на резиновый матрасик, брошенный прямо на пол кабины, так и захрапел громко, с переливами. А мне сначала показалось, будто уснуть не удастся. Батискаф сильно раскачивало, от стального пола тянуло холодом; снова начинало казаться, будто не хватает воздуха...
Но я тоже заснул моментально, словно провалился куда-то в бездонную пропасть.
И тут же меня начал безжалостно расталкивать
Михаил.
— Что случилось? — пробормотал я.
— Ничего не случилось. Просто пора бы тебе уступить свое местечко и занять мое.
— Неужели прошло два часа?
— Точно.
— Брось разыгрывать. Ты подвел часы.
Аккуратист Мишка, услышав такое обвинение, даже побагровел от возмущения. Он демонстративно выдернул из-под меня матрасик и лег на него, отвернувшись к стенке.
А я, очутившись на мокром полу, волей-неволей оказался вынужден окончательно проснуться и заступать на вахту.
Впрочем, до конца я, похоже, так и не проснулся. В каком-то полузабытьи машинально включал через каждые пятнадцать минут эхолот и нетвердой рукой записывал в судовой журнал его показания. Глубина почти не менялась, все те же три тысячи метров холодной воды под нами.
Так же бездумно и механически я каждые полчаса на миг включал прожектор; но сколько ни вглядывался в иллюминатор, ничего не видел, кроме пенистых гребней набегавших волн. Да и что можно было увидеть здесь, за тысячи километров от ближайшего берега?
Эти два часа вахты тянулись бесконечно, лишний раз подтверждая относительность времени. Я едва дождался, когда можно стало разбудить Базанова, и, как только он освободил матрасик, свалился и моментально заснул.
Но снова меня тут же разбудили!
Громкие, встревоженные голоса моих товарищей заставили меня поднять тяжелую голову. Базанов и Михаил почему-то вглядывались в иллюминаторы. Что случилось?
Что-то громко, со звоном стукнуло в стальной борт нашего кораблика.
— Слышите? — повернулся к Базанову Михаил. — Это льдина!
— Да откуда здесь возьмутся плавучие льды в это время года? — ответил ему Базанов, не отрываясь от иллюминатора. — Не могло же нас утащить так далеко на север, аж в Берингов пролив. Черт! Ничего не видно. Надо подняться наверх. И потом ты же сам говоришь, что температура забортной воды поднялась на пять градусов.
Базанов полез наверх.
Михаил посмотрел ему вслед, наморщив лоб, потом в задумчивости пробормотал:
— Забавно...
Из распахнутого люка потянуло сырой свежестью, и бодрящий морской ветерок сразу прогнал сон.
— В чем дело? Что случилось? Что еще тебе кажется забавным? — спросил я, вскакивая и подходя к иллюминатору.
