Борис уткнулся в жесткий, заледеневший рукав брезентового плаща. Затих. Даже мысли куда-то отступили. Оставили его одного. Совсем одного! И воспоминания не шли на ум.
Лишь сердце билось сильнее обычного. Словно оп добрался на высокую гору быстрым-быстрым шагом.
Оно не хотело сдаваться.
Но потом и оно успокоилось. Стало биться ровно, почти неслышно.
Тогда Борис поднял голову. По-прежнему крепко дул ветер, не сдерживаемый мертвым лесом, по- прежнему сыпал снег из низких туч, по-прежнему, даже ночью, казалось, что светится снег на земле, а небо темно, беспросветно.
«Хоть бы до утра продержаться!.. — подумал он. — Не спать. Как заставить себя не спать? Не поддаваться предательской дремоте?..»
Борис осторожно двинул ногой, зажатой в капкане валежин, застонал, но сон отскочил, словно Дамка, когда он протягивал к ней руку. А когда боль утихла, он подумал: «Как медведь в капкане... — И протер рукой глаза, залитые влагой растаявшего снега. — А если он придет? Или волки...»
Он огляделся. Никого.
«Но ведь звери могут прийти в любую минуту, — билось лихорадочно в голове. — В любую минуту... Вон там... Не глаза ли чьи-то горят? Нет... Карабин в пяти шагах... И костер. И еда... Все в пяти шагах. Кто мне говорил, что когда волки, медведи или лисы попадают в капкан, они отгрызают защемленную лапу... и уходят... Кто мне говорил это? Кто?»
Он пытался вспомнить и не смог, потому что мысли, все внимание его были заняты. Он до рези в глазах всматривался в сумрачную снежную ночь. Едва ему казалось, что бдительность его притупилась, едва утомление брало верх, как он чуть шевелил сломанной и зажатой меж валежинами ногой, и боль — острая, режущая — взбадривала его.
На его счастье, пурга не унималась, и поэтому мороз не был большим. У Бориса оставалась надежда, что сломанная нога, может быть, и не отмерзнет. Перелом, по-видимому, закрытый — крови в сапоге не чувствовалось. Ворочаясь, Борис думал, что Дамка все-таки дрянь — сначала увязалась за ним, а когда он попал в беду, бросила на произвол судьбы, и он теперь все-таки замерзнет, если не сегодня, то завтра. У него недостанет воли самому ампутировать себе стопу, придавленную валежиной, а спихнуть упавшую на ногу пихту не хватит сил.
«Ничего себе, собака — друг человека! — размышлял Борис. — Друг... Какой, к черту, друг!»
Незадолго до рассвета ветер стал стихать. Снег перестал. Но тучи не открывали чистого неба, и не холодало.
Измученный болью и бессонницей, Борис находился в полузабытьи, когда даже смерть не кажется страшной, потому что с приходом ее настанет конец и его мукам.
Теперь он не боялся, что с минуты на минуту могут сверкнуть меж мертвых стволов горящие глаза хищника, и тот, наверное, будет долго присматриваться и принюхиваться к лежащему, пока, наконец, голод, испытываемый зверем, не пересилит в нем страха перед человеком.
И когда в серых сумерках Борис услышал торопливое дыхание, а потом меж стволов мелькнули малиновые огоньки — пара глаз, — он не удивился. Он достал из-за пояса нож и, устроившись поудобнее, так, чтобы при резком движении не очень беспокоить ногу, приготовился к схватке.
Что-то темное мелькнуло поверх завала, кинулось прямо к нему. Собрав последние силы, Борис подался навстречу и пырнул ножом чуть ниже оскаленной морды, в грудь.
Он открыл глаза. Внутренность избушки была наполнена янтарным светом, который лился в заиндевевшее окошко, сверкал на заросших морозными пальмами стеклах. Сытно гудела набитая дровами печь.
Борис узнал избушку Демьяна Трофимовича.
«Выручили!» — вздохнул он свободно и радостно. Потом, боясь еще до конца поверить в свое спасение, он очень осторожно попробовал пошевелить пальцами левой ноги. Он застонал от боли, но почувствовал — пальцы на ноге чуть шевельнулись. Он приподнялся на локтях и увидел ногу, обложенную с двух сторон дощечками и крепко обмотанную веревками.
В углу за печкой послышался щенячий писк, и вслед голос прораба:
— Ну чего, чего лезешь, ненасытный! Дай другим подкормиться, жадюга.
И снова щенячий писк.
Тогда Борис вспомнил, как он схватился со зверем в горельнике, как долго он боролся с ним и как от боли потерял сознание.
Теперь уже трое ли, четверо щенков принялись пищать в голос.
— Эх, сироты вы, сироты... — печально вздохнул прораб и шмыгнул носом.
«Простудился Демьян-то Трофимович», — подумал Борис и повел плечами, приятно нежась в тепле. Закрыл глаза.
— Очнулся, начальник? — послышался голос прораба.
— Спасибо, Демьян Трофимович.
— Да, коли-б не Дамка, гроша за тебя не дал.
— Глупая она. Я в вашем ватнике ушел, а она, видно, решила, что я щенят ее уволок. Так и увязалась. Гнал я ее. Ни в какую не хотела возвращаться!
— Да...
За печкой, в углу, заливались писком щенята.
— А потом сбежала...
— Я ее послал за вами.
— Как послали?
— Чтоб проводила. Ревматизм мой разгулялся в ту ночь. К непогоде. Перед вашим уходом. Вот я Дамку и послал с вами, чтоб тропу помогла отыскать. С вами-то спорить труднехонько было. Я и послал Дамку.
— И она ушла от щенят? Они ж с голоду могли подохнуть.
— На кой же я у вас тогда банку со сгущенкой выменял? Вот и кормил.
— Подождите, подождите, Демьян Трофимович! — Борис в волнении приподнялся на нарах.
— Спокойно лежите. Скоро за вами вертолет придет. В больницу доставит.
— А как же вы меня?..
— Прибежала она от вас... Тут уж не трудно догадаться было — случилось что-то. Она и привела обратно. Впереди бежала.
— Так, значит?..
— И без нее щенят выкормлю. Чу! Летит вроде. Пойду встречу.
Прораб вышел из угла, где кормил щенят. Он долго, вздыхая и посапывая носом, натягивал ватник, а поверх него шубу.
— С работой вы, Борис Иванович, не сомневайтесь. Справимся к сроку. Все до ажура доведем. Вот ведь как оно бывает, Борис Иванович... Торопились, торопились... А вышло наоборот. Говорил вам — осторожнее. В тайгу — не к теще на блины идете. Я не корю, а чтоб вы и наперед знали.
— Верю, — негромко проговорил Борис. Действительно, и сам намаялся, людей взбудоражил. Дело- то, выходит, не только в должности, которую занимаешь, но и в опыте. Знал бы, где упасть, — соломки подстелил. А ведь знал... И соломки тебе, Борис, подстелили, а сам ты... Ладно, сколько ни жуй самого себя, нога быстрее не заживет. Да и собаку не задаром другом человека зовут...
Скрипнула дверь избушки.
— Трофимыч! — крикнул Борис, словно у него не оставалось времени. — Демьян Трофимович!
Тот остановился в нерешительности у приоткрытой двери. В избушку понизу тек морозный пар.
— Не беспокойтесь, Борис Иванович, — сказал Демьян Трофимович, глядя куда-то на пол и вбок, — мы вас осторожно донесем.
— Да я не об этом, — улыбнулся Борис. — Просьба у меня к вам, Демьян Трофимович. Не откажете?
