— Вы готовьте эту кабину, — прошептал Пролеткин, — а другие я сделаю «занятыми».
Он ушел, и мы услышали, как, орудуя ножом или еще чем-то, он накидывал крючки на петли. Не теряя времени, мы с Макагоновым оторвали две доски и снова приставили их, чтобы не было заметно.
Ждать пришлось довольно долго. По улице прогромыхали танки; громко разговаривая, прошла большая группа гитлеровцев, наверное, очередная смена караула. Но вот, наконец, настал и наш час. Саша метнулся к нам из-за угла и выдохнул:
— Офицер!
Мы приготовились.
Гитлеровец дернул дверь крайнего отделения, но она не отворилась. Перешел к следующей — и здесь оказалось «занято». Он что-то буркнул и вошел в нашу кабину. Мы осторожно убрали доски: одну я, другую Пролеткин. В образовавшийся проем скользнули руки Макагонова, и в следующий миг эсэсовец уже хрипел, опрокинутый на спину. Саша быстро захлестнул немцу ноги ремнем, а я скрутил руки. Все это произошло так стремительно, что гитлеровец не успел опомниться. Он начал извиваться и биться, но кляп прочно законопатил ему рот, а путы стянули конечности. Предусмотрительный Макагонов пристроил доски к прежнему месту, затем взвалил на плечи добычу, и мы поспешили к ограде.
В квартире мы оглядели друг друга — немец нас, а мы его. И надо сказать, обе стороны были в недоумении. Он недоумевал, почему его связали свои. А мы были огорошены тем, что перед нами стоял не офицер, а рядовой эсэсовец, даже не ефрейтор.
— Чего же ты махал? — надвигаясь на Пролеткина, спросил Макагонов.
— Я думал, не меньше генерала идет, уж больно представительный.
Услыхав русскую речь, гитлеровец понял, что с ним произошло, замотал головой, замычал и стал биться в своих путах.
— Как будем допрашивать? — спросил я. — Он может крикнуть.
— Нужно затащить его в дальнюю комнату, где нет окон, и держать подушку наготове, — посоветовал Пролеткин.
Мы отнесли пленного в ванную. Притворили дверь, посвечивая фонариком, еще раз внимательно осмотрели «языка». Я вынул из его карманов документы. Удостоверение оказалось необычным. У рядовых солдат оно серенькое, с черным орлом и свастикой. А у этого — обложка из кожи. Да и сам пленник выглядел не совсем обычно. На нем был мундир рядового эсэсовца, но сшитый из тонкого добротного габардина. Наши суконные мундиры — тоже эсэсовские, на мне даже офицерский — по сравнению с его формой были дешевыми тряпками.
Нет, это не простая птичка. К тому же вид у него действительно генеральский. Может, какой-нибудь крупный чин сбросил все регалии и надел погоны рядового, чтобы в общей массе удрать, когда наступит последний час?
— Пусть немного освоится, — сказал я. — Сейчас он плохо соображает, ничего путного не добьешься. Отдыхайте, хлопцы. Шовкоплясу остаться здесь. Будем приглядывать по очереди.
Я стал читать документы пленного. Ганс Краузе, 1910 года рождения, член национал-социалистской партии. В графе, где обыкновенно ставится номер полка и дивизии, были загадочные цифры и две буквы «A-H». Я еще не знал, как буду допрашивать, с чего начну. Нужно придумать вопросы, которые не пугали бы пленного, но в то же время ответы на них должны осветить то, что нас интересует. Подготовившись, я позвал с собой Макагонова — эсэсовец здоров как бык, и никому не ведомо, что у него на уме. Мы вошли в ванную. Здесь светила парафиновая плошка, зажженная Шовкоплясом. Гитлеровец лежал в прежнем положении.
— Как он? — спросил я Шовкопляса.
— Кряхтит.
Мы посадили фашиста на край ванны. Он испуганно ворочал выпученными глазами. Руки и ноги его оставались связанными, рот был заткнут. Посмотрев ему прямо в лицо, я заговорил по-немецки. Говорил я не чисто, но все же понятно.
— Вам откроют рот, — сказал я, — но если закричите, будет смерть!
Пленный закивал; когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и сказал сиплым голосом:
— Развяжите.
— Не все сразу. Как ваша фамилия? — спросил я, умышленно раскрывая его служебную книжку.
— Ганс Краузе.
— Год рождения?
— Десятый.
— В какой части служите?
— Эскортный батальон Адольфа Гитлера! — с гордостью отчеканил Краузе.
Вот что означают буквы «A-H»! «Гитлер» в немецком написании начинается с буквы «Н» и звучит как «Хитлер». Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь отборные и в таких дорогих костюмах.
Пока идет все хорошо, загадочные буквы и цифры расшифрованы. Но, в частности, что же означает «эскортный батальон»? Стараясь не отпугнуть допрашиваемого, я тем же спокойным и даже безразличным тоном спросил:
— Какую задачу выполняет ваш батальон?
— Мы охраняем фюрера, — ответил немец.
Он, вероятно, считал, что нам это известно и вообще все происходящее лишь преамбула к настоящему допросу — пустяковые анкетные данные. А у меня так и запрыгало в груди: вот он, кончик ниточки, которая укажет нам дорогу в лабиринте рейхсканцелярии! Я сделал над собой усилие, чтобы скрыть охватившую меня радость, и, продолжая смотреть в удостоверение, пошутил:
— Вы охраняете пустой дом, Гитлер давно улетел в Испанию к другу Франко.
Пленник сказал:
— Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере рейхсканцелярии.
— Уверен: это другой человек с наклеенными усами, — настаивал я.
— А Ева Браун? — спросил эсэсовец. — Уж ее ничем не заменить. Ее фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Баэур тоже здесь.
— А где самолет Гитлера?
— Не знаю. Этого я не знаю, — немец явно насторожился.
— Что вы лично делаете в охране?
— Я дежурил у входа в убежище.
— Куда уходят караулы через каждые два часа?
— Это батальон СС, который несет наружную охрану. Они занимают позиции в домах вокруг рейхсканцелярии.
«Значит, здесь, кроме эскортного батальона, еще и батальон охраны», — отметил я про себя. Нужно было выяснить, наконец, где же рейхсканцелярия. А я все не решался спросить об этом. Если гитлеровец поймет, что мы здесь как слепые котята, он перестанет давать показания или начнет врать. Продолжая словно бы ни к чему не обязывающий разговор, я опять, с усмешкой спросил:
— А Гитлер тоже ходит в такую деревянную уборную?
Кажется, я допустил чрезмерную вольность. Моя фраза прозвучала для эсэсовца страшным кощунством. Он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью и процедил:
— Оставьте в покое фюрера, мы с вами слишком маленькие люди, чтобы говорить о нем. Можете не сомневаться, у него есть все необходимое. И мы сумеем постоять за своего фюрера.
Немец кивнул в сторону дома, около которого мы его захватили. Уж не эта ли серая махина является рейхсканцелярией?
— Ну, вам стоять за Гитлера уже не придется, — строго сказал я.
У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил:
— Расстреляете?
— Нет, здесь нельзя шуметь: мы вас повесим, — я показал пальцем на потолок.
