завтра. А сейчас мир огромен непостижимо и чудовищно. Сейчас. Когда стою на выщербленной площадке стены Красного форта Агры и вижу измученными солнцем глазами бурую пустыню, глинистые, иссеченные трещинами берега желтой, окаменело застывшей в мареве реки и вдали — парящий в зное беломраморный купол Тадж-Махала, оцепленный караулом словно из кости точенных башенок. Сейчас, изнывая от жары, в мечтах о прохладе отеля и воде, я суетно пытаюсь постичь необъятность мира и неисчислимость живущих в нем. Какие только просторы не открывались мне, но мой путь в них как путь острия иглы по гигантской карте, какие только людские водовороты не были вокруг меня, да и есть: ведь за спиной, внизу — кишащий миллионной толкотней город, но что я знаю о тех, кто в нем, и что знают они обо мне, о судьбе моей, о болях моих, о мною сделанном? О том, что видится мне сутью едва ли не вселенской... Но здесь, сейчас, понимаю: мир бессмыслен в огромности своей и в разъединении человеческих судеб. В вечном одиночестве каждого. Но где же тогда смысл? Наверное, в нас самих. И может, потому он, заложенный во мне, хочу я того или нет, неуклонно приведет меня в знакомый мирок моего личного жития-бытия, где буду о чем-то заботиться, чему-то огорчаться и ликовать, на что-то надеяться и пытаться снова и снова открыть и понять этот смысл.
О чем-то, чему-то, на что-то...
Да. Так сложилось.
Марина Осипова
Моя кровать у окна. Я скашиваю глаза, жмуря их от льющегося в палату солнца, вижу обрезанный забеленным низом стекла куст сирени, жухлые, как оборванные виноградные гроздья, пирамидки облетевших соцветий и, утирая сонные, невольные слезы, вспоминаю голос врача из звенящего далека:
— Девочка. Ну, мама, любуйся...
И вслед за тем — зовущий крик ребенка, вернувший оглохшие, задавленные болью чувства, и сморщенное, нелепое личико — отталкивающе-чужое, но тут же, в последующий миг озарения, — родное до блаженной немоты, узнаваемое чертами себя и отца...
Я лежу, истерзанная прошлой, ушедшей мукой, упоенно счастливая и совсем-совсем другая, будто сама заново родилась и жизнь — впереди.
Мир прекрасен!
Борис Руденко
ЭТОМУ НАС НИКТО НЕ НАУЧИЛ
© Руденко Б. А.
Мать не хотела, чтобы Игорь шел к Валерке. Ей было жаль расставаться с ним на целый вечер, и, хотя виду она не показывала, Игорь ясно чувствовал ее сожаление и тяготился им. Чтобы избавиться от возникшей неловкости и смутного ощущения вины, он заторопился, едва не позабыв подарок — какой-то глиняный кувшин, который мать сама же и купила по его просьбе специально для Валерия.
За два армейских года мать очень соскучилась по нему. Он тоже скучал по ней, но точно так же скучал просто по запаху их квартиры, по шуму городских улиц, по трамваям, кинотеатрам, девушкам, мороженому — по всему, чего т а м так остро не хватало и что казалось невероятно, несбыточно далеким.
Валерка жил в соседнем подъезде. Они не были особенно близкими друзьями, но учились вместе с первого класса и нередко бывали друг у друга. Мать Валерку не любила. Игорь замечал это по особому, подчеркнуто внимательному ее отношению. Когда-то это вызывало у Игоря удивление и протест: Валерка был, в общем, славный малый — веселый и незлобивый, скорый на выдумки и шалости, не преступавший, впрочем, грани дозволенного. Даже то, что он был малость трусоват, не привлекало стороннего внимания и не осложняло ему жизнь — рослый, широкоплечий Валерка гляделся достаточно внушительно.
Однажды Игорь захотел дознаться о причинах материной неприязни, но не сумел. Может быть, она ревновала Игоря к Валерке, как ревновала его понемногу ко всему вокруг, Валерка мягкостью своего характера нечаянно возбуждал в ней воспоминания о муже — отце Игоря, который, как она искренне считала, именно в силу своей инертности и бесхребетности оказался не в состоянии сохранить семью. Но скорее всего — это Игорь стал понимать гораздо позже — мать неосознанно переносила на Валерку неприязнь к его родителям. Валеркин отец занимал какой-то мелкий пост в исполкоме и в стремлении подчеркнуть и упрочить свою значимость в этом мире никогда не здоровался первым. Игорь так и запомнил его — каменно-неприступным, в темно-синем костюме и непременной шляпе с совершенно ровными полями, посаженной точно по центру круглой лысоватой головы. Мать Валерки, рыхлая блондинка в ярких и тесноватых платьях, напротив, сопричастность к кругу избранных демонстрировала при помощи утонченных, с ее точки зрения, манер и бесед, немедленно вызывавших у собеседника чувство неловкости и желание поскорее удрать. Однако собой они были неизменно довольны. И не без причин: к окончанию Валеркой школы сумели перебраться куда-то ближе к центру, оставив эту квартиру Валерке.
Они встретились во дворе накануне — впервые после возвращения Игоря, и Валерка сразу пригласил его на день рождения. Даже поговорить толком не успели — Валерка куда-то торопился.
Вечер был теплый и тихий, окна повсюду отворены, так что музыку из Валеркиной квартиры Игорь услышал еще на улице.
Валерка сам открыл дверь (О! Игорек! Рад, старик!) и провел его в полутемную комнату. Там уже было человек десять ребят и девчонок. Никого из них Игорь прежде не знал.
«Мой старый друг. «Афганец». Всего месяц оттуда», — отрекомендовал его Валерка, похлопывая по плечу. Это вызвало краткую вспышку внимания, и Игорь почувствовал себя неловко, каким-то свадебным генералом. Толстый парень у низенького столика на колесиках услужливо кинулся разливать в бокалы из красивой бутылки и первым потянулся к Игорю чокаться. «За наших бойцов! Героев! Ну, как там, в Афгани?» Но чокаться пришлось со всеми, необходимость отвечать растаяла сама собой в ломком бокальном звоне, чему Игорь был рад.
Он сел на диван, оказавшись рядом с девушкой в короткой юбке, высоко открывавшей красивые загорелые ноги. Пьяненький Валерка тут же принялся их знакомить, хлопотливо и шумно. Девушку звали Ника, она улыбалась снисходительно и рассеянно, словно вся эта суета отвлекла ее от чего-то важного и значительного. Толстый парень вновь подкатил с вопросами: «Ты где служил, в Кабуле, да?» (других названий афганских городов он скорее всего не знал). И снова отвечать не пришлось, Валерка врубил магнитофон едва не на полную мощность, разговаривать стало вообще невозможно. Парень беспечно махнул рукой, поднял со стула одну из девиц и принялся неуклюже, но с чувством топтаться с ней в обнимку посреди комнаты.
— Ника, вы танцуете? — спросил Игорь, наклоняясь к самому уху соседки.
Она непонимающе шевельнула бровями, потом с той же рассеянной улыбкой встала и податливо прильнула к нему всем телом. Это взволновало его, он невольно сжал ее в руках, и она тут же отстранилась, взглянув на него с равнодушным недоумением. Чтобы сгладить неловкость, Игорь решил о чем-нибудь поговорить.
— Ты чем занимаешься?
