встрече с моим 'клиентом' едва не кланяются ему, губы до ушей растягивают...
Ладно, все это шелуха, время уже поджимает. Пора.
И плевать я хотел на его дуболомов. Знал, на что шел.
Десять 'штук' за мякину не платят. Интересно, что они там не поделили между собой - мои 'благодетель' и этот шикунчик?
Надеваю черную вязаную шапку-маску с прорезями для глаз, достаю наган из-за пазухи, сую его за пояс.
Так удобней. Выхожу из каморки. Коридор пустынен.
Он ведет в кафетерий, который работает только днем.
Еще одна дверь, дубовая, прочная, заперта. За нею слышен ресторанный гам и звуки оркестра. Ключ от этой двери у меня есть, добыл с великим трудом. Приоткрываю дверь. Все точно, вот она, ниша, за портьерой, рукой подать. В щелку виден мой кандидат в покойники с фужером в руках. Держит речь. Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете.
Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией 'клиента', как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор... Два раза - для верности. Вполне достаточно. Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ. А теперь - ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выбираюсь наружу и бросаюсь в кусты.
Снова бегу, не выбирая дороги. Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карман оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка. Человек гуляет, вечерний променад...
- Эй, парень, дай закурить!
Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сну на военной тропе, и - один, второй... - точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы...
- Не курю, - бросаю на ходу и уступаю им дорогу.
- Как это не куришь? Ну-у, парень...
Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал.
Матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать, сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино. Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы...
Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости: к тому же не за зарплату.
Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. У- шу, детки, не игрушка... Крали стоят в стороне, нервно повизгивая.
- Привет... - машу им рукой и исчезаю...
Двор, лестница, карниз... Немного побаливает рука, на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане. Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два.
Но - не сразу. Через неделю - в самый раз.
Закрываю окно, раздеваюсь. И все-таки устал.
Чертовски устал. Спать...
На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна.
- Вставай, паразит! 'Згляд' ужо...
Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная...
Наконец послышались голоса остальных соседейвыползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу. Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, 'сонного'.
- Ты что, сбрендила?! - ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.
- Сам просил... - довольно растягивает она свои лягушачьи губы. 'Згляд' смотреть. Тютелька в тютельку...
- А-а... - мотаю головой, прогоняя остатки 'сна', и шлепаю в ванно-сортирную комнату - умываться.
День прошел - и ладно...
ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ
Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю...
Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, , пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он только ускоряет бег как ни в чем не бывало, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.
Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит... Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из крепких объятий, кричу...
И просыпаюсь. За окном рассвет, чирикают воробьи.
Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.
- Ты снова кричал... - говорит она, вздыхая.
- Сон, все тот же сон... - бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.
Сколько лет прошло с той поры, а Афган все не отпускает мою память, является ко мне в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью...
- Мама, я уже встаю... - глажу ее руки.
Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит.
Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала...
Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.
Парк еще безлюден, дремлет в полусне при полном безветрии... Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане. На душе становится легко и прозрачно, но уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как благостные мысли исчезают, оставляя после себя тлен хандры.
Кабинет уже открыт.
- Привет! - с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкнну, своему напарнику, белобрысому крепышу, - у нас кабинет на двоих.
- Умгу... - отвечает он, дожевывая бутерброд.
Славка, как и я, холостяк, но в отличие от меня живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО, - на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусносиней окраски панели в коридорах, и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем.
- Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два, - Славка крупными глотками пьет чай.
- С чего бы? - бормоча себе под нос, будто ктонибудь может мне ответить.
Понятно зачем. Палыч - наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дельце.
- Сводка есть? - обращаюсь к Баранкину.
- Держи, - протягивает он машинописный листок. - Свежатинка.
