станет ходить на органные концерты, и всегда ему будет вспоминаться безлюдное музыкальное училище, осеннее утро за окнами и Гога, тоненький, напряженный, чуть склонивший голову набок. Удивительные голоса льются из органа: замирает, и падает, и высоко поднимается сердце.
— Орган — древнейший музыкальный инструмент, — сказал Гога, кончив играть фугу Баха. — У него целая история: как, когда и где его почитали, а потом забывали и снова ценили. У нас его ценят. Орган — целый оркестр, а исполнитель один.
«Эх! — вздохнул Антон, шагая проспектом, где не видно ни одного старого дома, ни памятника древней архитектуры, все молодо и растет, дощатые заборы отгораживают строящиеся, новые и новые здания. — Эх! Гога живет в волшебном мире, туда попадают избранные, и они сумасшедше трудятся, им не дается даром их искусство, хотя они и талантливы. Гога играет на скрипке с утра до ночи».
Внезапно Антон почувствовал острый голод. Скорее бы домой, но обеда дома нет. Антон проверил кошелек, в кошельке бренчит мелочь, около рубля, а надо непременно отнести что-нибудь маме в больницу. На столовую не хватит капитала. Антон зашел в булочную, купил четвертушку бородинского черного, необыкновенно вкусного хлеба и трехкопеечную кругленькую белую булочку. Вышел на улицу и все это уплел. Хочется мороженого, но о мороженом и думать нечего.
Завтра придется разменять мамины двадцать пять рублей, которые она спрятала в шкафу под бельем. Яков Ефимович звонил, что Антону назначат пенсию за папу.
— Небольшую, — сказал Яков Ефимович. — Может, и скоро. Я позабочусь. Но небольшую, — словно извиняясь, повторил Яков Ефимович.
Надо решать, Антон. Идти, куда зовет добрый человек Семен Борисович? И учитель — живой, подвижный, кудрявый татарин Хорис Абрахманович — Антону понравился. Надо решать. Ведь в волшебный Гогин мир тебе хода нет, Антон, и, честное слово, винить за это некого. Бог не дал таланта. Бог дал тебе неспокойное совестливое сердце. Впрочем, бог ни причем, отец и мать или далекие предки оставили в наследство Антону Новодееву гены.
Он повернул назад и зашагал в ПТУ подавать заявление.
15
Дома ждало письмо, и не одно. Три — маме от сослуживиц с выражением дружбы, участия: не надо ли помочь? Что принести? И: «Выздоравливайте скорее, милая Татьяна Викторовна, скучаем, любим!»
Четвертое ему. Он взглянул на подпись и, от изумления охнув, сел в передней на стул и прочитал:
«Антон Новодеев! Я мог бы не писать писем, ваша классная руководительница собиралась проведать тебя, но я взял это на себя. Ты уже почти взрослый человек, думаю, все понимаешь и многое знаешь. Знаешь, что бывают учителя, которые более всего боятся потерять престиж в глазах учеников, даже если в чем-то виноваты. Я не того сорта учитель. Я достаточно знаю себе цену и потому гляжу правде в глаза. Я перед тобою виноват, не поняв причин твоей грубости. Грубость твою не оправдываю, но и себя не оправдываю. Давай помиримся. Приходи в школу, Антон. Прошу тебя, приходи. У меня растет сынишка, я представил его на твоем месте, в твоей ситуации, и мне стало грустно. Ты понимаешь, что это письмо — знак моего большого к тебе уважения и доверия? Пишу его у вас в подъезде, хотел повидаться лично, да не застал. Завтра мой урок в твоем классе, как тогда, первый. Спрашивать тебя, ввиду исключительных обстоятельств, не буду. Наверстаем после. До завтра».
Антон долго не мог прийти в себя, ошеломленный письмом Гри-Гри. Что было бы, попади оно ему в руки вчера? Нет сомнений, он вернулся бы в школу. Семен Борисович не стал бы тянуть его в ПТУ, если б знал, что Антон спокойно учится в школе. Как иногда случайность резко меняет судьбу человека! Куда же завтра идти: в ПТУ или в школу? Письмо Гри-Гри сняло с души Антона обиду. Зла как и не было. Напротив, теперь он во всем винил себя. «Я всегда знал, что он человек!» — думал Антон.
И в общем-то, если школу Антон не любил, то привык, и там все же свои ребята, там Ася… Но… Ах, какое серьезное «но» стояло на пути возвращения Антона Новодеева в школу! Сегодня, взяв его заявление, Семен Борисович удалился, оставив Антона в кабинете одного, а вернувшись, принес ему половину месячной стипендии — пятнадцать рублей. Антон расписался в какой-то бумажке. Ему сказали: «Твои заработанные деньги. Еще не заработанные, но ты оправдаешь наше доверие».
Антон не знал, что все это было выдумкой Семена Борисовича. Училище не имело права выдать половину стипендии ему, не принятому еще ученику. Директор вынул пятнадцать рублей из своего кармана и разыграл спектакль в духе Диккенса или иных наших добросердечных людей. А вдруг Антон окажется жуликом? Плакали тогда пятнадцать рублей Семена Борисовича.
В каком труднейшем положении Антон Новодеев! Что ему делать? Как быть?
Он не рассчитывал на чью-нибудь помощь. За несколько дней после смерти отца он повзрослел. Перестал быть иждивенцем. Стал практическим человеком. Кто-то усмехнется, быть может: практический человек! Не такая уж доблесть.
Между тем, быть практическим человеком — значит видеть жизнь, как она есть… Мысли беспорядочно бродят в голове. Выбор: школа или ПТУ? Хорошо, что Антон расстается со школой без обиды. Спасибо, Гри-Гри.
Теперь будем рассуждать, как взрослые люди. ПТУ его учит по программе средней школы, и за то, что он учится, ему дают стипендию. Гога, Колька Шибанов, Ася — им вопрос о стипендии до лампочки. Что касается Антона, мелочь в мамином кошельке израсходована. И между тем, получив сегодня от директора пятнадцать рублей в счет будущей стипендии, Антон купил на ужин двести граммов колбасы, и сейчас голод грыз его, как утром, когда он в неведении, что делать, брел незнакомым проспектом неизвестно куда и зачем.
Если бы не аванс в счет стипендии, пришлось бы взять мамины двадцать пять рублей, что лежат в шкафу под бельем. Ни за что! Вопрос решен. Завтра иду в ПТУ.
Подсчитаем бюджет. «С сегодняшнего дня я не иждивенец, самостоятельный человек. Стою на своих ногах. Да.
Обед в столовой ПТУ — 50 копеек.
Хлеб на завтрак и ужин — 10 копеек.
Сто граммов колбасы — 29 копеек.
Пятьдесят граммов масла — 18 копеек.
Итого: один рубль семь копеек.
А сахар, а мыло, а спички? Если даже укладываться в рубль ежедневно, стипендии на месяц не натянуть. Придется обедать не каждый день. Не обязательно каждый день есть колбасу… Да… ведь мне еще назначат пенсию за папу. Яков Ефимович обещал. Папочка, и после смерти ты меня кормишь. Папа, я не трону мамины деньги. Я прокормлю себя сам. И ты, папочка, кормишь меня. Какую мне назначат пенсию? Мамочка, может быть, даже я стану немножко тебе помогать?
А теперь почитаем сказки братьев Гримм. Уж наверное, не без умысла Семен Борисович мне их всучил. Любопытно, что там?»
Антон открыл тоненькую в бумажном желтом переплете книжку «Храбрый портняжка». Веселый храбрый портняжка сидел на столе у распахнутого окна и работал изо всех сил, шил куртку. Иллюстрация к сказке. Вот оно что! Хитрец Семен Борисович!
И Антон принялся читать сказку о портном, который в своей чердачной каморке весело шил куртку у открытого летнего окна.
Антона задело, что сказочники братья Гримм называют портного портняжкой. Раньше он не придал бы значения унизительному эпитету: «А мне-то что, пусть!» Теперь ему это не очень понравилось. Во всех сказках мира Иванушка-дурачок, Золушка, Гадкий Утенок совершают благородные поступки, добиваясь в награду славы и почестей, так и замухрышка-портной захотел проявить и доказать людям свою отвагу и доблесть. Бросил шить куртки и пошел искать по свету счастья. Не раз встречались ему великаны- разбойники, другие враги, которых никто не мог победить, а он побеждал.
Удалый, ловкий, веселый и грозный портняжка в награду за подвиги добился жены-королевны и
