когда-нибудь выучусь, а сейчас давай разговаривать».
— Итак, повторяй, — размеренно, как подобает учителю, произносит Андрэ: — Мой отец — рабочий.
Не так-то легко произнести фразу на чужом языке. Жюстен коверкает слова, путает ударения, произношение ужасно, будто рот набит кашей.
Наконец осилено.
— Правильно. Пять. Что еще хочешь сказать?
— Я тоже буду рабочим, — говорит по-французски Жюстен.
Андрэ переводит.
— Повторяй.
Туговато движется дело. Тем более что урок ведется не в классе. Ученик не сидит за партой. Ученик прибирает комнатенку, подметает пол, варит макаронный суп, моет посуду. Андрэ помогает товарищу, тем временем оба твердят: «Мой отец — рабочий. Я тоже буду рабочим».
— Выучено. Пять. Следуем дальше. Что хочешь сказать?
— Франция очень хороша.
— Правильно, согласен. Пять. Теперь повтори: Россия тоже очень хороша! — диктует Андрей, а про себя: «Россия во сто раз лучше».
Андрюша не хочет обижать Жюстена, поэтому про Россию бормочет вполголоса. Тот еще не так хорошо освоил чужой язык, чтобы понять без перевода.
— Новая тема, — объявляет Андрей. — Я люблю книгу…
Многоточие, пауза. Во-первых, потому, что у Жюстена нет любимой книги, вообще в доме нет книг. Вообще во всем селении редко-редко у кого есть две-три книги. Мэр обещал приобрести для школы небольшую библиотечку, но пока что-то медлит.
Пауза наступила и по другой причине: со двора в дом впорхнула Зина Мазанова. Она не ходит, не бегает — порхает, как стрекоза. Ее и зовут Стрекозой — тоненькая, легкая, быстрая.
— Бонжур, — кивает Жюстену. — Ты не знаешь, где соседи? — спрашивает, имея в виду семью Владимира Ильича, главным образом бабушку Елизавету Васильевну, чтобы помочь по хозяйству, о чем-то потолковать.
— Здгастуй, — по-русски, картавя на французский манер, отвечает Жюстен.
Встречая Стрекозу, он испытывает новое, никогда раньше не испытанное чувство — стеснение, чуть не страх и какое-то непонятное, почти жутковатое замирание сердца. Ему не хочется задирать Зину Мазанову, как часто мальчишки Лонжюмо задирают девчонок, если какая-то кому-то понравится. Задирание — у них род любезности, нечто вроде ухаживания. Жюстену хочется смотреть на Стрекозу — и ничего больше. И все. Однако надо хоть что-то сказать, иначе прослывешь дураком, подумает: вот пень!
— Твоя мама тоже учительница, учится в русской школе? — спрашивает Жюстен Стрекозу.
— Нет.
— Значит, учит учителей? По-нашему, значит, профессор.
— Нет.
— Что нет? Что же она делает?
— Варит учителям завтраки, обеды…
— А-а, кухарка! — отчего-то радуется Жюстен. — У нас в замке есть кухарка и разные слуги, лакеи…
Тут неизвестно почему рассердился Андрэ:
— У нас в школе нет лакеев. Тетя Катя Мазанова, Зинина мама, друг моей мамы.
— Друг твоей мамы, мадам Инессы? — удивился Жюстен.
— Да! Да!
— Но ведь мадам Инесса преподает в школе, она из дру… другого общества.
— Дурак, дубина! — ругается Андрэ.
Если б Жюстен знал! Если бы знал, что отец Стрекозы и ее братишки Мишеля, токарь-изобретатель, с молодых лет революционер-большевик, схвачен был жандармами и сослан в жесточайший Туруханский край Сибири, а после бегства из ссылки стал бесстрашным воином революции 1905 года!
Революция побеждена. Расплата ждет большевика — виселица. Товарищи помогли бежать за границу. Помогли семье скрыться от сыщиков и полицейских. И вот Екатерина Ивановна Мазанова с детьми в Париже. Тут встреча с Инессой Арманд. Живут на одной квартире. Сдружились. С Надеждой Константиновной встретились и сдружились раньше, в России.
Тетя Катя Мазанова добра, умелица на все руки, певунья, любима русскими политическими и дома, и в Париже, и здесь, в Лонжюмо.
«Наша хозяюшка, кормилица!» — зовут ее слушатели и лекторы школы Лонжюмо, уплетая за обе щеки сваренные ею щи и гречневую кашу, всегдашние и любимые на Руси с давних времен кушанья.
— Ты-ы! Эх, ты! — продолжал кипеть Андрюша Арманд.
— Умолкни. Он ничего не смыслит в наших делах, — сказала Стрекоза. — Бедняжка, — снисходительно промолвила она.
«Бедняжка»! Андрею показалось, слишком умиленно выговорила она это слово.
Он не читает книг. У него даже любимой нет книги.
— Ох! — Стрекоза укоризненно качнула головой, и концы ее банта на затылке колыхнулись, как крылышки.
В косе бант, на затылке бант — не много ли?
Жюстену нравится. И ее темно-серые глаза под черными дужками бровей, и чуть толстоватый славянский носик нравятся Жюстену.
— Так у тебя нет любимой книги, — сказала Стрекоза, пристально разглядывая Жюстена, как бы что- то читая в нем и обдумывая. — Неинтересно тебе так жить. Ну, ничего. Не унывай. Добудем тебе любимую книгу. Оревуар.
И упорхнула.
9
Радость — проснуться чуть свет, когда солнце еще не взошло, по розовому полю зари бродят дымчатые облачка, и в предчувствии долгого школьного дня, в ожидании нового, интересного, всегда интересного урока вскочить, весело будя непроснувшихся: «Вставай, подымайся, рабочий народ!»
Наскоро одеться, вперегонки помчаться к реке, с разбегу бултых в прохладные воды Иветты. Стайки серебристых рыбешек брызнут в стороны. Крупная птица снимется с ветки, медленно полетит вдоль реки. Все радость. Кругом радость. Тело налито молодой, звонкой силой.
После купания, хотя учились взахлеб, не позволяя себе пропустить ни минуты урока, все же задерживались посидеть полчасика до занятий на берегу Иветты. Поблаженствовать под легкими лучами только взошедшего солнца.
Конечно, их головы заняты прежде всего учением. Об учении они и говорят. Обсуждают узнанное на лекциях. И особенно то строгое и важное, что не устает внушать Владимир Ильич. Для победы над самодержавием и капитализмом нам нужна крепкая, сплоченная партия. Есть люди, которые мешают сплоченности партии. Надевают маску заботы о рабочем классе, любви к народу. Надо уметь распознавать истинное лицо хитрых и лживых противников партии, чтобы разъяснять рабочим вредность их проповедей.
Надо учиться, много знать, твердо верить в победу революции. Слушатели горячо обсуждают задачу, поставленную перед ними товарищем Лениным. «Вернемся в Россию, пойдем к цели, как учит Ленин: сплочение партии, борьба с самодержавным строем».
