благодарю вас: я отказываюсь. Мне нравится мое купе в санитарном поезде. А вы — как угодно.
Наворчавшись и выпив четыре стакана черного чаю, Аркадий Фролович спросил:
— Как мама?
— Постарела. Никак не оправится после папиной смерти. Но сейчас ухаживает за дядей Иваном, и ей легче.
Аркадий Фролович затянулся и, выпустив облако дыма, такое густое, что Маша и теперь удивилась, как удивлялась этому фокусу в детстве, побарабанил пальцами по столу:
— Странно, человеку всегда надо знать, что он нужен… Ну, а ты?
Маша задумалась.
— Я, Аркадий Фролович, несчастна и счастлива одновременно.
Он задумчиво выпустил облако дыма.
— Понимаю. Эти твои мальчишки — в самом деле забавный народ. Но разве Митя Агапов, которого я нашел под Сталинградом, снова пропал?
В первый раз перед Машей поставили прямо этот вопрос. После встречи в госпитале никто никогда не спросил ее, где Митя? А она и хотела бы спросить кого-нибудь, где он, но кто ей ответит?
— Аркадий Фролович, — сказала она, собирая ножом на клеенке крошки и пристально разглядывая их, — я не знаю, где Митя, никогда не узнаю. Аркадий Фролович, у меня есть жених — Сережа Бочаров.
Аркадий Фролович нахмурился, пепел из его трубки рыхлой кучкой упал на блюдце.
— Гм!.. Почему Сергей Бочаров твой жених?
— Вы сами сказали, — ответила Маша, продолжая рассматривать хлебные крошки, — человеку надо знать, что он кому-нибудь нужен.
Аркадий Фролович набил новую трубку и долго молча курил. Он налил пятый стакан поморщившись, потому что чай остыл.
— Не спорю. Не вмешиваюсь, — сказал он, отодвигая недопитый стакан. — Но может случиться, что сердце взбунтуется, и тогда все эти теории полетят к чертям.
Маша покачала головой и ответила печально и твердо:
— Нет, со мной этого не может случиться.
В тот же вечер Аркадий Фролович уехал. Никогда раньше не прощался он с Машей так нежно. Откинул со лба волосы, неловко погладил, уколол щеки усами.
— Очень жаль, если ты что-нибудь напутала.
Он уехал, а Маша, положив голову на стол, долго плакала, сама не зная о чем. И все же она была счастлива.
Это было счастье. Никаким другим словом нельзя определить то ощущение полноты и значительности жизни, которое Маша непрестанно носила в сердце.
Она не могла назвать свой труд тяжелым, потому что он доставлял ей радость. Она страдала от своих промахов, но, так как причины всех ошибок находила в себе, бодрость ее не оставляла.
Часто идя на ощупь и часто совершая ошибки, не уверенная достаточно ни в чем и во всем сомневаясь, Маша чувствовала в себе какую-то внутреннюю силу и смелость. Борисову, утомленному вечной заботой о том, как бы не уронить достоинства, эта внутренняя независимость Маши казалась оскорбительной дерзостью. Дерзостью было то, что она не просила у него советов, хотя он убедился, как она неопытна и неумела, и то, что глаза ее всегда возбужденно блестели, хотя он не видел причин для этого радостного оживления.
Борисов недоумевал: он думал о Маше больше, чем хотел, и не любил ее, как не любил все, что оставалось ему непонятным.
Маша старалась вовсе не думать о Борисове.
На следующий день после пионерского сбора, когда Маша пришла на урок, в классе царила та особенная тишина, в которой скрывалась какая-то тайна. Маша медлила над журналом, стараясь разгадать, что затеяли ребята.
Подняв глаза, она увидела на стене портрет Сергея Бочарова. Фотография была плоха и не отражала той доброты и естественности в выражении лица, которые хорошо знала Маша. Но все же это был Сергей Бочаров. Он вошел в класс и поселился в нем навсегда. Всякий раз, поднимая глаза, Маша будет встречаться с ним взглядом.
'Верный друг, здравствуй!' — подумала Маша, а в классе поднялся такой рев, что хоть беги вон.
В самый разгар шума и гама появился директор. Класс мгновенно утих. Мальчишки готовы были принять любую кару за буйство, но подводить учительницу никто не желал.
Директор присел на свободную парту. Словно по команде, лучшие ученики протянули руки, порываясь отвечать. Они знали, что каждому учителю нравится спросить при директоре хорошего ученика, и спешили на помощь Марии Кирилловне. Но Мария Кирилловна не стала спрашивать. Она раскрыла книгу и прочитала детям былину об Илье Муромце.
У Маши был продуманный план, оставалось разыграть урок, как по нотам. Но могла ли она предугадать, какие изменения внесут в этот план ее беспокойные шестиклассники?
С того момента, как Володя Горчаков прямо с порога направился к Витиной парте и, шлепнув сумкой Леню Шибанова по плечу, приказал ему перебираться на свое место, Витя почувствовал себя в классе спокойно и весело. Ничто больше не тормозило его изобретательный ум. Поэтому, когда Маша прочитала о подвиге Ильи Муромца у богатырской заставы, именно он высказал мысль, которую все его одноклассники приняли с одобрением.
— Если написать былину, как Сергей Бочаров сражался один с двумя ротами немцев, тогда все узнают, что Сергей Бочаров и есть настоящий богатырь, только не древнерусский, а советский. Он в точности похож на Илью Муромца. Как Илья Муромец, он крестьянский сын, из деревни Владимировки, но советский богатырь.
Петя Сапронов был поражен. Петя не мог простить себе, что не он первый сделал это открытие. Его толстые губы зашевелились, но он успел придумать только две строчки:
Класс опять зашумел. Вернее сказать, ребята заорали во все горло, совершенно позабыв о директоре. Петя Сапронов волен сочинять любые стихи, но, если взялся за былину про Сергея Бочарова, это касалось всех. Каждый хотел принять участие в творчестве.
Даже робкий Леня Шибанов, запинаясь, сказал:
— А главное, напиши, что Сергей Бочаров не оставил в беде своего друга.
Они подробно обсудили характер и подвиг богатыря, а кстати и особенности былинного стиля. Теперь Пете Сапронову ничего не стоило написать былину.
Однако Маша не знала, что думает о ее уроке директор. Если бы на его месте был Евгений Борисович, наверняка Маше влетело бы. На всякий случай, чтобы избежать разговора, она попыталась проскользнуть незаметно мимо кабинета директора, но он увидел ее через раскрытую дверь:
— Зайдите-ка, куда вы убегаете?
'Неужели и он будет бранить меня за плохую дисциплину?' — подумала Маша.
У директора был наблюдательный глаз.
— Кое-чему вы уже научились, Мария Кирилловна!
Вот и все, что он сказал Маше. Она выбежала на школьный двор и зажмурилась от света.
Выпал снег. Не узнать школьный двор — такой чистый и тихий. Такой белый! Жалко ступать на занесенную снегом дорожку, оставляя следы. Маша вышла за ворота, и здесь на миг земля, небо, снег, пушистая бахрома проводов, трамвай и крыша соседнего дома с нависшим, как козырек фуражки, сугробом — все завертелось перед ее глазами. Она прислонилась к решетке, чтобы не упасть, — внезапная слабость подкосила ноги. 'Не может быть! Мне снится!' — подумала Маша.
