– Да.
– Что он за человек?
– Очень умный и честный товарищ.
Лила постояла еще несколько секунд. Брови ее сдвинулись.
– Мне он не очень нравится! – сказала она вдруг.
А Павел хлестнул ее словами:
– Возможно. Он не нравится и Лукану.
Борис закончил в околийском финансовом управлении дело, из-за которого уходил с работы, и, расставшись с Ириной, направился в нижнюю часть города – в район табачных складов. Жара спала. Он миновал торговые ряды с их постоялыми дворами, корчмами, кузницами, шорными и слесарными мастерскими, перед которыми каждую субботу крестьяне и продавцы-евреи торговались до хрипоты. С постоялых дворов несло зловонием слежавшегося навоза, а корчмы обдавали прохожих запахом прокисшего вина и ракии. Перед слесарными мастерскими среди лопат, заступов, ящиков с гвоздями и мешков с купоросом сидели пожилые седобородые евреи в грязных ермолках. Они перебирали зерна четок в каком-то особенном, непонятном для других экстазе самоуглубления, в то время как их сыновья, бледные и рахитичные, прислуживали в лавках. Звонок в кино возле синагоги настойчиво трещал, обещая зрителям волнующую серию подвигов Буффало Биля. Борис содрогнулся. Всего лишь год назад ему предлагали место кассира в этом кино, а теперь его приглашают в управление «Восточных Табаков». Прошел год, и за этот год Борис не остался на месте; напротив, табачный мираж засиял теперь для него еще ярче.
Он прошел торговые ряды и свернул к реке по узким уличкам беднейшей части города. Тут почти не было зелени. Ветхие одноэтажные домишки, побеленные известью, жались один к другому, словно стыдясь своего вида. В тесных дворах, пересеченных зловонными сточными канавами, мелькали удрученные заботами женщины, готовые истерично поругаться с кем угодно по самому пустяковому поводу. Никто не учил этих женщин хорошим манерам, а бесконечные лишения расстроили им нервы. На улице играли дети. Малыши валялись в пыли в одних рубашонках, ребята постарше, но еще не достигшие того возраста, когда здоровье детей уже губят на табачных складах, играли в бабки, ожесточенно ссорясь. Никто во говорил этим детям, что такое человеческое достоинство, и озлобление овладевало их душами с самых юных лет.
Наконец Борис миновал этот неприглядный район и подошел к складам. Это были огромные, многоэтажные строения, которые стоили миллионы. В современном стиле их голых фасадов с маленькими квадратными оконцами было что-то холодное и бездушное, как и тот мир, который их воздвиг. Склад «Никотианы» издали походил на допотопное чудовище: казалось, он хочет подавить соседей своей громадой. На его стене у железных двустворчатых ворот, которые вели во двор, висела вывеска. Золотыми буквами светились слова:
Ниже шли названия банков, компаний и предприятий, которые участвовали в этой могущественной капиталистической банде. Борис небрежно поздоровался со стоящим у входа сторожем-македонцем и вошел в длинный, но не очень широкий двор. Мимо него проходили рабочие, направлявшиеся в цеха, ехали грузовики, увозившие табак, обработанный и прошедший ферментацию. Когда-то сюда приходили караваны верблюдов, принадлежавшие греческим купцам, и увозили товар на юг, к пристаням Эгейского моря. Но эти караваны, от которых веяло романтикой минувших веков, давно уже здесь не показывались: их заменили грузовики «Никотианы». Спиридонов гордился тем, что первым из табачных магнатов завязал непосредственные связи с заграницей и освободил болгарский табак от опеки греческих торговцев. Однако ни производители табака, ни рабочие не стали от этого счастливей.
Длинная высокая стена отделяла двор от сада, в котором росли фруктовые деревья и цвели цветы. За садом простиралась лужайка, огороженная колючей проволокой, и тянулась аллея из молодых тополей, за которыми заботливо ухаживали. Рабочим запрещали входить в сад, в нем гуляли только директор и административный персонал «Никотианы». Между садом и лужайкой стояло двухэтажное здание в стиле рококо – прежнее жилище Спиридоновых, ключ от которого хранился у кассира. В этом доме, меблированном в старомодном и расточительном вкусе, отдыхали хозяева фирмы или главный эксперт со своими гостями, когда они приезжали в город, чтобы осмотреть партию товара, или возвращались после ловли форели в горах.
Борис прошел в глубину двора и, поднявшись по гранитным ступенькам, открыл небольшую дверь в контору, расположенную против входа в сад. В длинном полутемном коридоре, который вел в другие отделения склада, был слышен гул, доносившийся из цехов, и шум вентиляторов; сильно пахло табаком. Кабинет директора был открыт и пуст; отставной генерал, служивший теперь по торговой части, еще не приходил, а кассир и бухгалтер, пользуясь его отсутствием, забрались в комнату машинистки и состязались в остроумии. Машинистка неумело курила и отвечала на шутки резким, неприятным смехом. Появление Бориса прервало болтовню, все замолчали. Его не любили ни машинистка, ни кассир, ни бухгалтер. Девушку раздражало его равнодушие к ее прелестям, а мужчин – его деятельность. Наступило враждебное молчание, которое прервал кассир, выпустив свою обычную стрелу.
– Ну, как вы себя чувствуете, господин эксперт? – язвительно спросил он.
Кассир – неприятный краснощекий субъект с дерзкими, хитрыми глазками – был племянником генерала и считался человеком с большим будущим в табачной торговле. Кое-как усвоив техническую сторону дела, он уже давно подумывал о том, чтобы отстранить мастера от закупок и самому заняться ими или хотя бы стать соучастником его воровства. Он был уверен в себе и во влиянии своего дяди на Спиридонова, однако усердие Бориса его раздражало.
– Мне действительно предлагают стать экспертом, – ответил Борис, – а ты на всю жизнь останешься конторским подхалимом.
Он надел свой рабочий халат из плотной коричневой ткани и спокойно вышел из комнаты.
– Здорово он тебя срезал! – восхищенно сказала машинистка, когда дверь за Борисом закрылась.
Кассир закурил сигарету, но от злости выронил спичку и чуть не прожег свой новый костюм.
– Маньяк!.. – буркнул он, покраснев. – Вылитый отец… Сегодня же вечером скажу директору, чтобы он его уволил.
Борис вышел из комнаты машинистки и усмехнулся, вспомнив о перебранке, потом направился по темному коридору в цех, где обрабатывали табак. Он в тысячный раз почувствовал, что все его ненавидят: и директор, и служащие, и мастера, и рабочие, – ненавидят, но не решаются вставать у него на пути. Люди чувствовали его превосходство – превосходство человека способного и безжалостного. Все его предсказания оправдывались, все его предложения оказывались удачными, все его слова попадали в точку. Директор сначала отвергал его идеи, а потом проводил их в жизнь, приписывая заслугу себе. Мастера ругали его, но втихомолку старались работать лучше. Рабочие ненавидели, но слушались. Казалось, он был
