– Дело нехитрое! Как его зовут?
– Блаже Николов.
– Знаю его… Во время большой стачки он семь потов с меня согнал.
– Ты об этом не вспоминай.
– Да, конечно, не буду.
– Если спасешь его от виселицы, можешь быть спокоен за себя… Тебе это зачтется.
– Договорились. Завтра же начну действовать.
– Как можно скорее!.. Теперь другое: я хочу посмотреть твою виллу в Чамкории.
– Зачем?
– Мне она кажется очень удобной для переговоров, которые мы собираемся начать с некоторыми проанглийскими кругами.
– С проанглийскими кругами?…
– Они, видимо, решили прощупать почву.
– То есть как «они»?
Борис помрачнел.
– Хотят обменяться мнениями, – объяснил Павел. – Если согласятся с нашей программой, то добро пожаловать и Отечественный фронт!
– А я почему об этом ничего не знаю? – В голосе Бориса звучал гнев.
– Наверное, скрывают от тебя. Считают тебя германофилом.
– Вот как?… Ты знаешь, что я член Коронного совета?… Знаешь, что его величество держит меня как глубокий резерв на случай переговоров с англичанами? Знаешь ли ты, что я…
– Знаю! – Павел с досадой махнул рукой. – Но его величество думает, что еще рано закидывать к нам удочку, чтобы спасать династию и свою шкуру. Кроме того, ни у кого нет к тебе доверия. Рабочие и крестьяне тебя ненавидят, англичане знают, что ты ведешь двойную игру, да и немцы о тебе не лучшего мнения…
Борис не ответил. Нижняя челюсть у него отвисла и рот перекосился.
– Слушай! – Голос Павла стал еще более жестким. – Имей в виду и другое! Не думай, что ты выслужишься перед немцами или союзниками, если выдашь меня властям… Но если ты все-таки па это пойдешь – знай, что жить тебе останется лишь несколько часов. И мать будет презирать тебя всю жизнь… Это тебе тоже ясно?
Борис все еще сидел с перекошенным ртом. На лице его застыло беспомощное идиотское выражение. «Совсем пропащий человек…» – не без грусти подумал Павел.
– Погоди, братец!.. – Борис пытался взять себя в руки, но в голосе его звучал страх. – Конечно, я тебя не выдам! Разве можно?… Глупости это… Ведь… немцы… проигрывают…
– Конечно, проигрывают! – рассмеялся Павел. – Пошли их ко всем чертям.
– Постой!.. – запинаясь, продолжал Борис. – Мне надо… выпить коньяку… Я так взволнован…
– Выпей!.. Жизнь твоя действительно висит на волоске.
– Но я все сделаю… Вы не ликвидируете меня, правда?
– Если будешь молчать и спасешь Блаже. Кроме того, не забудь о вилле. Оставь ключ маме.
– Все… все…
Павел взглянул на часы и поспешно встал. Пора было идти. Привычным движением он нащупал револьвер в заднем кармане брюк и протянул руку Борису.
– Ну, прощай!.. Я ухожу.
– А вы… меня не ликвидируете?… Нет?
– Если не будешь делать подлостей.
– Это правда?… Правда?
Павел снова почувствовал, как его угнетает состояние Бориса.
– Успокойся наконец, черт побери! – воскликнул он. – Ну и трус же ты!.. Глядеть на тебя противно.
И Павел быстро вышел из комнаты.
Борис остался один. Он принялся пить коньяк рюмку за рюмкой, пока сознание у него не помутилось, пока страх и гнев не растворились в мрачном оцепенении хмеля. Потом его одолела дремота, и он заснул, сидя на стуле. Когда проснулся, был пятый час утра. Его знобило, болела голова. Охваченный чувством безнадежности и пустоты, он вдруг вспомнил о том, что надо немедленно исполнить просьбу брата. И он снова ощутил, что мир «Никотианы» опасно накренился и грозит падением, а к нему, Борису, фортуна повернулась спиной.
Он медленно встал и, не надев шляпы, не простившись с матерью, пошатываясь вышел из дому. Было прохладно и тихо. На небе еще блестели звезды, по на востоке уже проступила белесая полоска рассвета. Из соседнего двора доносился тоскливый крик совы. В маленьком бассейне посреди сада квакали лягушки.
