отбой, и тогда вы сможете съездить на остров.
– Влагодарю вас, – сказала Ирина.
Солдаты проворно устанавливали пулеметы па лафеты. И эти зенитные пулеметы, оснащенные прицелами, винтами и рычагами, представляли странный контраст с валявшейся в траве старинной венецианской пушкой – грубой чугунной трубой с очень толстыми стенками и маленьким отверстием для фитиля на глухом конце.
Ирина вернулась к фон Гайеру и рассказала ему о своем разговоре с подпоручиком.
– Надо будет подробнее узнать у Фрншмута, – отозвался немец.
Его снова охватили тревога и знакомое чувство обреченности. Затем тревога исчезла и осталось только предчувствие гибели, которое превратилось в поющую тоску. Но в полуденной тишине, под знойным солнцем, среди раскаленных скал чужой земли он находил в этой тоске какую-то сладость. Они снова спустились па площадь, которая стала безлюдной и тихой. Жара прогнала все живое в тень. По горячему граниту мостовой сновали только хилые босоногие дети и, как голодные собачонки, вертелись около болгарских ресторанов. Фон Гайер расстался с Ириной, обещав позвонить ей после разговора с Фришмутом.
Он пошел но теневой стороне площади к складу Германского папиросного концерна. Оттуда он собирался поговорить по телефону с главным интендантством германского корпуса во Фракии. Для перевозки табака из Каваллы и Драмы до железнодорожных станций южной Болгарии можно было использовать военные грузовики, подвозившие из Болгарии продовольствие. Эта идея, пришедшая ему в голову на пляже, отчасти разрешала задачу скорейшего вывоза табака в Германию.
По-прежнему удрученный и занятый своими мыслями, фон Гайер вошел в склад Германского папиросного концерна. В просторном помещении было прохладно и стоял запах бродящего табака. Огромные лопасти вентилятора в конторе медленно вращались, словно крылья ветряной мельницы. Служащие встретили шефа молча, почтительно поднявшись со своих мест. Фон Гайер поднял руку и еле слышно пробормотал фашистское приветствие, на которое фрейлейн Дитрих ответила громко и торжественно: «Хайль Гитлер». Она тут же уступила шефу свой письменный стол. Фон Гайер расположился в мягком кресле и вопросительно посмотрел на нее.
– Прайбишу и Лихтенфельду прислали повестки, – сообщила фрейлейн Дитрих.
– Надо будет возбудить ходатайство.
– О ком?
– О Прайбише, конечно! – Фон Гайер с удивлением взглянул на фрейлейн Дитрих. – Немедленно напишите письмо в военное министерство и отправьте его через посольство. Еще что-нибудь есть?
– Штаб в Салониках объявил боевую тревогу по всему побережью.
– Знаю, – ответил фон Гайер.
Наступило неприятное и натянутое молчание, нарушаемое только шумом вентилятора. В соседней комнате тихо кашлянул Лихтенфельд.
– Что будем делать с табаком? – спросила фрейлейн Дитрих.
– Будем отправлять его до последнего. момента. Немка одобрительно кивнула, но ее длинное неприветливое лицо бесполого существа осталось бесстрастным.
– Директор «Никотианы» замышляет сделку с Кондоянисом, – сказала она немного погодя.
– От кого вы это узнали? – сухо спросил фон Гайер.
– От его бухгалтера. Он наш агент.
– Я уже просил вас предоставить мне самому заниматься торговой разведкой, – резко заметил фон Гайер.
Фрейлейн Дитрих протянула длинную костлявую руку и закрыла дверь, ведущую в зал, где работали служащие.
– Ваши соображения лишены основания, – холодно возразила она.
– Почему? – Фон Гайер еле сдерживал возмущение.
– Потому что сделка «Никотианы» с Кондоянисом нанесет ущерб интересам концерна и вообще интересам Германии.
– Вы недостаточно компетентны, чтобы разбираться в этом.
– Мне даны ясные указания по этому вопросу. Табак, который «Никотиана» предлагает Кондоянпсу, предназначался для нас.
– А как мы его вывезем?
Водянистые глаза фрейлейн Дитрих враждебно и тупо уставились на бывшего летчика.
– Найдем средства, – сказала она, с гордостью сознавая, что безупречно выполняет свои политические функции в концерне. – Не вижу, почему мы должны оставлять табак неприятелю.
Фон Гайер густо покраснел. Он никогда не допускал и мысли, что может ударить женщину, но сейчас был готов избить фрейлейн Дитрих. От глаз ее ужо не веяло холодом. Теперь они горели, и в их пламени истеричность смешивалась с тупым упрямством, поразительно напоминая исступленные глаза фюрера на официальных портретах. Но фон Гайер не вспылил, а только беспомощно опустил голову.
– Фрейлейн Дитрих! – промолвил он немного погодя. – Вы знаете, для кого покупает табак Кондоянис?
– Для кого? – презрительно спросила уполномоченная гестапо.
– Для Голландского картеля.
