– Отведите ее на перевязочный пункт. О ней позаботятся товарищи, которые будут уходить оттуда.
– Она не хочет никуда идти.
– Тогда оставьте ее.
И опять Мичкин посмотрел на шоссе. Машины спускались, исчезая в небольшой лощине, по которой шоссе, вероятно, тоже петляло. Но после лощины дорога устремлялась к холму, прямая как стрела. Теперь рев моторов стал очень громким. Он казался напряженным, злобным, яростным. Бензин уже сгорел, но начальник колонны спешил по крайней мере отомстить за него. А Мичкин думал о минах, расставленных Данкиным па шоссе, в повторял про себя: «Сюда, сукины дети, сюда!.. Сейчас вы увидите, что вас ждет… Пока вы приготовите свои минометы, мы отойдем».
Но его внимание неожиданно отвлекла стрельба, вспыхнувшая на склоне горы. Доносилась она с той стороны, куда отошли первые группы отряда. Мгновение спустя в небо взвилась зеленая ракета. Кто-то негромко выругался. Зеленая ракета означала, что в тылу – противник. Мичкин тоже выругался, но не потерял присутствия духа и сказал успокаивающе:
– Все по местам! Это засада белых андартов… обыкновенных паликаров [67]… Наши с ними разделаются легко.
Но Мичкин знал, что это были отлично вооруженные бандиты, которые получали от греческих торговцев табаком деньги, от англичан – оружие, а от немцев – паек. Самые развращенные и жестокие негодяи на свете, они с одинаковым усердием служили трем сторонам. Больше всех они ненавидели коммунистов, потом – болгар, а люди, которым они сейчас устроили засаду, были и коммунистами и болгарами.
Стрельба быстро разгорелась на широком фронте. Среди людей, беспорядочными группами отходивших от станции, наступило замешательство. Некоторые повернули назад, другие пошли параллельно подножию горы с намерением обойти нападающих с фланга, а третьи залегли и открыли огонь по белым андартам. При лунном свете, который уже начал бледнеть, Мичкин и его товарищи видели, как темные согнувшиеся силуэты партизан бежали к оврагам, чтобы укрыться в них. В наступившей суматохе раздался голос Шишко, который, судя по всему, был где-то недалеко. Сердито крича, он старался организовать отступающих и посылал приказания через связных. Ему, видимо, удалось добиться своего – беспорядочная масса отступающих от станции разделилась на три группы, и каждая из них приняла боевой порядок с большими интервалами между бойцами, так что огонь андартов почти не задевал их.
Мичкин продолжал вести наблюдение за шоссе. Моторы ревели громче прежнего, но самих машин не было видно – они скрылись в лощине. Обернувшись назад, он увидел, что стрельба греков ослабевает. Они заметили обходное движение партизан и, чтобы предупредить его, стали перегруппировываться, удлиняя фронт. Удачный маневр Шишко вывел противника из засады, а в подвижном бою белые андарты, как и все наемники, были недостаточно храбры. Но бой этот требовал нового нечеловеческого напряжения от партизан, выбившихся из сил после трудного перехода до станции и сражения, длившегося всю ночь. Однако не было сомнения, что они сумеют прорваться к горам, и в этот миг Мичкин думал не о них, а о своей позиции на холме: они оказались в западне, так как находились между белыми андартами, которые могли спуститься с гор, немцами со станции и теми солдатами, что двигались на машинах по шоссе.
Итак, Мичкин снова почувствовал приближение смерти и понял, что. защита холма повлечет неминуемую гибель его группы, но у него и на этот раз не возникло мысля о бегстве. Оставалась крохотная надежда на спасение, если красная ракета поднимется в небо до того, как немцы обрушат на холм минометный огонь, и группе удастся пробить кольцо андартов, которое сомкнётся вокруг нее после отхода Шишко. Но рассчитывать на это не приходилось – ведь Шишко только начинал свой маневр, а группе на холме надлежало охранять его тыл. Мичкин почувствовал, что он со своими людьми обречен на верную гибель.
Пока бывший разносчик молока угрюмо размышлял, Ляте и еще несколько человек, которые залегли в окопах, открыли стрельбу по станции. Группа немцев, выбравшихся из помещения саперного взвода после отхода Шишко, тащила пулеметы к холму. Думая, что партизаны отступают без прикрытия, немцы решили установить пулемет на холме и обстрелять их с тыла. Стрельба Ляте и его товарищей отогнала солдат, и они скрылись в густом, непроницаемом дыму, который окутывал станцию. Один из них ничком упал на землю и уже не встал.
В это время Мичкин услышал знакомое пыхтение человека, страдающего одышкой, я обернулся. По склону холма карабкался Шишко, а за ним шла Варвара, поддерживая пожилого бойца, который тихо стонал и волочил раненую ногу, опираясь на винтовку. Шишко шел с трудом, его лицо и лысое темя блестели от пота. Дойдя до Мичкина, он остановился, тяжело дыша, и простоял так почти целую минуту. Одышка не давала ему говорить. Мичкин понял, что этому толстому, с трудом двигающемуся человеку нелегко было бы выйти целым и невредимым из подвижного боя с андартами. Стараясь дышать ровнее, Шишко делал какие- то знаки рукой, но ни Мичкин, ни его товарищи не могли ничего понять. Боец, раненный в ногу, заметил это и объяснил:
– Он велит уходить. Мы будем прикрывать ваш отход.
– Что? – произнес Мичкин.
– Он приказывает вам отходить, – повторил раненый.
– Как это «нам отходить»? А вы?
– Паша песенка спета. Мы будем защищать холм.
Он показал на свою ногу, потом спросил у Данкина:
– Нет ли у тебя, парень, бинта?… Нет?… Тогда оттащи меня к пулемету, а то эта баба совсем ослабела – ей меня не дотащить.
– Ты что же, одни будешь прикрывать отход? – спросил Мичкин.
– Вдвоем с комиссаром, – ответил раненый. – Ему тоже не по силам пробиться сквозь греков – ведь у него астма, да и брюхо толстое. Прости, товарищ комиссар… Брюхо у тебя толстое, зато сердце храброе… Не сердишься на меня, а?
Мичкин не обрадовался, услышав, что события приняли такой оборот. Он повернулся к Шишко и мрачно спросил:
– Это правда?
– Правда, Мичкин!.. – ответил Шишко. Приступ астмы и кашля у него наконец прошел. – Мне нужно только несколько добровольцев, чтобы удержать холм, пока остальные не отойдут.