– Нет, – возразил он. – Ты умна и тверда, а для работы за границей нужны как раз такие люди. Я буду рекомендовать тебя. Но сначала как следует отдохни: по лицу видно, что у тебя нервы не в порядке.
– Мускулы подрагивают… пустяки.
– Нет, не пустяки. Мы испытали много страшного, а тебе пришлось вдвое тяжелее, чем другим. Я-то знаю.
– Да, – ответила она, словно раздосадованная этим разговором.
На шоссе показалась длинная колонна пленных немцев.
– Смотри! – сказала Варвара. – Немцы.
Павел усмехнулся и бросил на нее испытующий взгляд.
– А у тебя не чешутся руки дать по ним очередь из автомата? Они ведь истребляли еврейских женщин и детей!
– Нет, – ответила она. – Как ни странно, нет. Согласись, было бы глупо, если бы, следуя закону Моисея, какой-нибудь свихнувшийся еврей принялся бы расстреливать пленных. Ведь половина из них – рабочие, и завтра они могут стать коммунистами.
– Да, – Павел улыбнулся. – Ты начинаешь агитировать даже своего командира.
– А ты не упускаешь случая испытать меня.
– Мне хотелось знать, в каком состоянии твои нервы.
– Будь спокоен, нервы у меня в порядке. А если увижу, что не гожусь для работы, пущу себе пулю в лоб.
Павел взглянул на Варвару и увидел, что у нее опять задергалась левая щека. Ему стало жаль эту женщину: она была в равной степени и героична и слаба. Слаба своей ранимостью, героична своим самоотречением.
Автомобиль поравнялся с колонной пленных. Они брели, понурив голову, хмурые, уставшие после непрерывных боев, в выцветшем от дождей и солнца обмундировании. Среди них были раненые, в окровавленных, наспех намотанных повязках. Потрясающее впечатление производили их лица, покорные, исполненные отчаяния и безнадежности, – лица людей, которым некуда идти и некуда вернуться, потому что они уничтожили все впереди и позади себя. Некоторые тупо, с бессильной злобой озирались по сторонам, как попавшие в капкан звери; но встречались и задумчивые, скорбные лица людей, которые с тоской смотрели на лазурное небо, пышную зелень и распускающиеся цветы, словно ища проблеск надежды на то, что и для них жизнь еще может начаться сызнова и восторжествовать над отчаянием, разрушением и смертью. Наконец пленные остались позади. Это была целая рота или же остатки батальона, сдавшегося утром.
Шоссе отлого шло в гору, и вскоре машина поднялась на возвышенность, с которой были видны пехотные позиции. Павел в бинокль стал осматривать местность. Кое-где на немецких линиях развевались белые флаги, а болгарские солдаты вышли из окопов и, собравшись кучками, возбужденно обсуждали радостную весть о мире. За небольшим холмом виднелось несколько танков – казалось, они все еще не верили в перемирие и выжидали в засаде. Налево равнина переходила в холмистую местность, в складках которой притаился штаб артиллерийского полка. Автомобиль и мотоциклисты свернули с асфальтированного шоссе на черный, изрытый танками и тягачами проселок, направляясь к штабу.
Павел собирался поговорить с командиром полка и вместе с ним обойти батареи. Его интересовало настроение солдат. Им владело ощущение безоблачного счастья, вызванное радостью победы, внутренним удовлетворением, сияющим солнцем, весенними цветами, и он представил себе светящиеся радостью солдатские лица и бодрые ответы на его приветствие. Но капитан Денев разочаровал его.
– Господин генерал, – смущенно сказал он. – Мостик еще не исправлен.
Капитана еще утром предупредили по телефону, что мост не готов, но он забыл доложить об этом генералу.
– А саперы почему проспали?
– С вечера принялись за работу… Виноват, не доложил вовремя.
– Тогда остановите машину! Мы подождем здесь, а вы отправляйтесь на мотоцикле в штаб и привезите с собой полковника. Надо полагать, мостик его выдержит… Л подпоручику саперов скажите, что, если его бабушка в состоянии носить погоны, я предпочел бы иметь дело с ней.
– Слушаюсь, господин генерал! – ответил капитан, очень довольный, что гнев генерала вылился в безобидную шутку.
Автомобиль остановился, и капитан пересел в коляску мотоциклиста из охраны. Капитан подумал, что в его генерале есть что-то подкупающее, открытое, лучезарное, что невольно располагает людей к новому миру. Тревога и неуверенность, которые одолевали капитана при первом знакомстве с коммунистами, постепенно уступали место спокойной солидарности с ними. И пока его кидало из стороны в сторону на ухабистой дороге, он думал о штабных злопыхателях: «Протухшие глупцы!.. Не видят, как могуче, как сильно своей правдой новое, зато с удовольствием отмечают, что на каком-нибудь комиссаре плохо сидит форма».
Павел и Варвара вышли из машины и, перешагнув кювет, попали в буйную, густую траву. Повеял ветерок и принес волну ароматов из цветущих лесов и полей. Над молочаем и тысячелистником кружились бабочки, жаворонок заливался в лазурном небе. Совсем недавно здесь проходила немецкая линия обороны. Склоны высоты были изборождены окопами, в которых валялись каски и пустые патронные ящики, а по обеим сторонам шоссе выступали вросшие в землю купола дотов, огражденные колючей проволокой. Всего неделю назад здесь шли ожесточенные бои, а сейчас и тут следы смерти уже исчезли под травой и цветами.
Павел присел на вывороченный обломок дота, а Варвара пошла дальше одна. Шла она медленно, погруженная в свои мысли. Павел смотрел на эту маленькую женщину в пилотке с красной звездочкой, юбке-шароварах и низких сапожках и думал, что ее фигурка очень женственна. Варвара нагнулась, чтобы сорвать цветок. Но вот, словно спохватившись, что увлеклась бессмысленным занятием, бросила сорванные цветы мака. Она отвыкла собирать цветы, а может, они уже не радовали ее.
Павел спросил:
