головой, усталая и огорченная.
Снег все падал. Улицы были пусты. Лихтенфельд покатил в Бояну, где он жил на вилле. Выехав на безлюдное поле, он остановил машину, и его вырвало.
VI
Господин генеральный директор «Никотианы» вышел из машины и по низким широким ступеням крыльца поднялся к входной двери здания, в котором помещалось центральное управление фирмы. Молодой и красивый, он казался человеком уравновешенным. На нем было элегантное темное пальто, цветное шелковое кашне и модная шляпа с узкими полями. Он шел по коридору первого этажа, и служащие, попадавшиеся ему навстречу, как всегда, чувствовали себя неловко: главный бухгалтер инстинктивно поправил галстук, который ему никогда не удавалось завязать как следует, и низко поклонился; одна машинистка чуть не поскользнулась от волнения, а стоявший у лестницы рассыльный, фельдфебель запаса, опустил руки по швам и сказал: «Здравия желаю». На все это господин генеральный директор ответил только легким прикосновением пальца к полям шляпы.
Было видно, что он еще очень молод, но глаза у него были такие острые и холодные, что рассчитывать на его юношескую отзывчивость не приходилось. Можно было подумать, что он еще неопытен, но веская точность его речи сразу отнимала желание начать с ним игру. И наконец, можно было предположить, что он вспыльчив, но все знали, как спокойно и неумолимо он увольняет служащих за самое малое упущение.
Во всяком случае, никто не мог сказать, что господин генеральный директор не знает своего дела. Прошло два года с тех пор, как он был назначен вторым экспертом фирмы, почти год – со дня его свадьбы с Марией и только восемь месяцев – со дня смерти старого Спиридонова, чье место он занял немедленно. Все ожидали катастрофы и ликвидации фирмы, так как новый директор принялся, к удивлению, закупать табак огромными партиями, хоть и не обладал теми прочными международными связями, какие были у его тестя. Но вышло как раз обратное: «Никотиана» поглотила акционерные общества «Струма» и «Эгейское море», превратив их в свои филиалы, запутала в золотой сети дивидендов еще нескольких министров и начала вытеснять маленькие фирмы из иностранных торговых представительств. Она не смогла только подорвать связи еврея Коэна с Германским папиросным концерном, несмотря на приход гитлеровцев к власти. Таковы были победы фирмы в ее борьбе с конкурентами. Что же касается производителей и рабочих, то «Никотиана» взяла их за горло, и так крепко, что остальные фирмы поспешили немедленно последовать ее примеру.
Не прошло и нескольких минут, как господин генеральный директор уже сидел за письменным столом в своем кабинете, обставленном в самом бездушном американском стиле. На толстом настольном стекле находились только телефон, подставка для авторучки, блокнот и пепельница. Теперь господин генеральный директор был и полнее и свежее, чем два года назад. Истощенный и оборванный провинциальный юнец превратился в мощного диктатора табачного мира. Изменилось и выражение его глаз – они стали еще более острыми, холодными и какими-то беспричинно злыми. Зрачки их нервно сужались и расширялись, словно у зверя, который подстерегает свою добычу, готовый броситься на нее. Одежда его носила отпечаток изысканной и немного небрежной элегантности. Это был настоящий homme d'affaires.[28]
Господин генеральный директор нажал кнопку звонка. Вошел секретарь, человек почти вдвое старше его, и с блокнотом в руке стал возле письменного стола. Борис
Секретарь вышел передать это Барутчиеву-младшему. оернувшись, он извлек отточенный карандаш и приготовился стенографировать. Прежде всего Борис продиктовал несколько телеграмм директорам филиалов, приказав зашифровать текст. В телеграммах он предписывал подчиненным ускорить обработку. Надо было на месяц раньше срока подготовить для вывоза два миллиона восемьсот тысяч килограммов прошлогоднего табака.
За этим последовало недолгое молчание, во время которого секретарь с довольным видом почесал карандашом щеку: пахло крупным барышом. Может быть, господин генеральный директор выдаст персоналу центрального управления двухмесячный оклад. Но металлический голос начальника зазвучал снова. Борис начал диктовать деловые письма за границу. «Никотиана» соглашалась на цены, указанные в контрпредложениях нескольких иностранных фирм. Письма были однообразны, в сухом коммерческом стиле. Но секретарь, человек опытный, с аналитическим умом, быстро сообразил, что это значит. Нет, крупного барыша ждать нельзя. Скорее, наблюдаются далекие признаки надвигающегося кризиса. «Никотиана» спешит отделаться от своего табака, мирясь с низкими прибылями, а это значит, что служащие не получат и месячного премиального оклада. Дьявольский нюх у этого холодного, бездушного как камень юнца. Может быть, он вовремя учуял падение цен, когда в последний раз ездил за границу. В глубине души секретарь ненавидел Бориса, сам не понимая за что; это была ненависть мучительного муравьиного труда к легкому грабительству хищника. Надежда на двухмесячный оклад исчезла, но секретаря тем не менее обуяло какое- то нелепое злорадство, и он снова почесал карандашом щеку.
– Вы слушаете внимательно? – внезапно спросил Борис.
Его ледяные глаза безжалостно впились в секретаря. Тот испугался.
– Да, конечно!.. – сказал он.
– Прочтите, что вы записали.
Секретарь, раскаиваясь в мимолетном злорадстве, которое отвлекло его от дела, прочел стенограмму. Борис сухо указал ему на две ошибки.
– Извините меня… Простите!.. – униженно выдавил из себя секретарь.
Борис снова начал диктовать.
Наконец письма были застенографированы, и секретарь, чувствуя, как по спине его стекает струйка холодного пота, пошел к двери.
– Попросите господина Барутчиева, – сказал Борис.
Барутчиевых было трое – три родных брата. Двое из них враждовали между собой, словно претенденты на королевский престол, а третий обеспечивал сбыт их табака за границу, вел беззаботную жизнь на европейских курортах и поддерживал отличные отношения с Германским папиросным концерном и гитлеровцами. В приемной ждал Бориса Барутчиев-младший – в это время старший лечился от туберкулеза в санатории, а средний развлекался в Баварских Альпах, – полный, небольшого роста, с орлиным носом и слегка надменными глазами. Он был неплохо образован, но больше всего на свете любил блистать. Он жаждал стать таким же всемогущим, как старший брат, но не обладал его достоинствами, а мания величия мешала ему соблюдать даже самую обычную осторожность в торговых делах.
