то, что он заранее уверен в провале своего маневра.
– Тогда зачем отнимать у нас время?
– Чтобы попрыскаться одеколоном, прежде чем принять французское подданство!.. Его попытка защитить интересы Франции перед десятком собравшихся здесь дураков будет известна на Кэ д'Орсэ,[29] а Кэ д'Орсэ нажмет на директоров Compagnie Generale des tabacs,[30] требуя, чтобы они закупали восточные табаки в Греции и Турции через Торосяна… Ясно тебе, а?… Он уже открыл филиалы своей фирмы в Кавалле и Стамбуле.
– Чтоб его черт побрал! – сердито проговорил Борис.
– Я же тебе говорил, что он смешон.
– Я сейчас же ухожу.
– Подожди. Мы с тобой еще посмеемся.
– Над кем?
– Над нашими чурбанами. Еще немного – и они будут с пеной у рта защищать немцев… Теперь все стали патриотами… Гитлер, видите ли, обещает Болгарии Эгейское побережье, Македонию, проливы, Стамбул и даже колонии!
Коэн вдруг рассмеялся.
– Почему?… Разве это невозможно? – сухо спросил Борис.
Еврей удивленно посмотрел на него.
– Ты умный человек, Морев, – сказал он. – Я тебе благодарен за услуги, оказанные мне твоими людьми, и от всего сердца желаю тебе занять мое место по поставкам Германскому папиросному концерну… Но разреши мне сказать тебе, что Болгария идет к гибели.
Они умолкли, молчали и все остальные, звучал только голос Торосяна. Армянин рассказывал гостям, как ему удалось раздобыть сливовую на сорока травках.
– Может быть, ты рассуждаешь субъективно, – проговорил Борис.
– Да, может быть, – согласился Коэн. – А что, Барутчиев приходил к тебе? – неожиданно спросил он.
– Да, сегодня утром.
– Ну?… И как?
– Договорились, но я не знаю, насколько он искренен.
– Нажимай на него беспощадно, – сказал Коэн. – Он в твоих руках.
Борис отпил сливовой на сорока травках. Она показалась ему противной.
– Я боюсь Кршиванека, – сказал он.
– Кршиванек – обыкновенный мошенник из австрийского торгового представительства, – небрежно уронил Коэн. – И немцы рано или поздно это узнают. Но он может стать очень опасным, если вы упустите Лихтенфельда и Прайбиша.
– Лихтенфельд уже упущен, – хмуро сказал Борис.
– Вот как? – В голосе торговца прозвучало сочувствие. – Как же это случилось?
– Я думаю, что Зара заполучила его для Кршиванека.
– Но Зара, насколько мне известно, крутится в немецком посольстве и собирает сведения для вас?
– Она любовница Кршиванека, – сухо объяснил Борис. – Я узнал это вчера.
Борис и Коэн, сидевшие поодаль, перешептывались так долго, что это привлекло внимание всех, а особенно Торосяна.
– Против кого заговор? – с любопытством спросил он.
– Против твоего коньяка, – громко ответил Коэн. – Сливовую в рот нельзя взять.
– Тогда я подкачу к вам бар.
Мучаясь от любопытства, но безобидно посмеиваясь, Торосян подкатил к ним бар.
– Ну, начнем? – спросил он.
– Хватит тебе болтать, начинай наконец!.. – сказал кто-то.
Коэн поудобней уселся в кресле с видом человека, который приготовился смотреть спектакль, а Борис обвел взглядом лица присутствующих. Почти все они были грубы и бесчувственны. Два или три из них выражали такую тупость и ограниченность, что Борис ощутил вдруг необъяснимую ненависть к этим людям и спросил себя, что же все-таки помогло им выдвинуться. Но он вскоре утешился мыслью, что все это обыкновенные неучи, которые нажились случайно и быстро пойдут ко дну во время грядущего кризиса. Только лица Коэна и Барутчиева-старшего говорили о культуре и незаурядном уме. Торосян походил на ярмарочного плута, а лица всех других предательски выдавали свойственные их обладателям неспособность к комбинативному мышлению и склонность к грубым мошенничествам.
Удрученный чем-то, Барутчиев-старший, человек с восковым лицом и запавшими глазами, сидел поодаль. Он устал от шума. Его бросало то в жар, то в холод, он обливался потом, а табачный дым раздражал его, затрудняя дыхание. Но он не хотел просить своих коллег прекратить курение, чтобы они не узнали, как плохо он себя чувствует, и не стали злорадствовать. А ведь он, бесспорно, заслуживал и здоровья, и главенства над всеми. В его руках были и акции «Восточных Табаков», и банк, и газета, и вся демократическая партия. Он чувствовал приближение кризиса, но его уже одолели равнодушие и пассивность. На складах у него лежали огромные запасы непроданного табака, а он боялся путешествий за
