Шампанское немедленно разлили в разнообразную посуду. Автору достался гостиничный стакан, у актрисы оказался такой же, и они чокнулись, причем осмелевший Саша даже пробормотал что-то вроде:
— Я рад, что вы... участвуете...
Тут же содвинулись и другие стаканы и баночки от сметаны, и автор вступил в общее веселье, в то время как Моргунов, с которым он действительно долго разговаривал по телефону накануне звонка из гостиницы, совсем в другом настроении ходил в пижаме по кабинету и на вопрос жены: «Что, Миша, не ложишься?..» — отвечал неправду:
— На исполкоме нас завтра слушают. Подготовиться нужно.
Впрочем, на исполкоме его в самом деле собирались слушать, но не это волновало Моргунова.
Михаил Васильевич Моргунов уже не первый год работал директором завода, хотя к капитанам индустрии его отнести было никак не возможно. Заводик был старенький, возникший еще до революции, без учета градостроительной перспективы, он теперь бельмом сидел на глазах архитекторов, занятых активной реконструкцией центральной части города. Однако снести завод было непросто — выпускал он нужные городскому хозяйству метизы, с планом справлялся успешно, получал переходящие знамена и в силу приносимой пользы продолжал дымить понемножку, умеренно отравляя ближайшую окружающую среду.
Но если само предприятие и вызывало у ряда лиц сомнения и нарекания, то руководитель его практически недругов не имел и пользовался как в высших сферах, так и среди подчиненных авторитетом и уважением, чему немало способствовало и то, что в годы войны Михаил Васильевич был подпольщиком, человеком, сопричастным к героической борьбе, и его прошлое ценилось — он состоял в различных обществах и секциях и, хоть и не очень часто, в силу служебной занятости, выступал с воспоминаниями перед молодежью.
Конечно, почет и уважение пришли не сразу. Ведь когда кончилась война, Михаил Моргунов был совсем еще молодым парнем. После освобождения города он ушел в действующую армию и успел немного повоевать на фронте, а демобилизовавшись, поступил в институт, однако военными заслугами среди студентов не выделялся, потому что в те годы людей отличившихся и заслуженных было очень много. Да и к истории местного подполья отношение было осторожное и недоверчивое, правда ждала своего часа, как ждали восстановления и обожженные стены взорванного театра.
О событии этом в свое время лаконично сообщило Совинформбюро: «Горит земля под ногами захватчиков. В оккупированном врагом Н-ске патриоты взорвали здание театра. Взрывом уничтожены сотни фашистов». Никаких имен при этом названо не было, и некоторые из недоверчивых вопреки прямому смыслу сообщения даже поговаривали, что взрыв произошел случайно. Потом пошли еще более нелепые слухи о какой-то самодеятельной группе чуть ли не анархистского толка, ставившей сомнительные политические цели. Наконец слухи обросли домыслами о предателях и провокаторах...
Однако время взяло свое, стали доступными недавно еще секретные документы, и вот однажды в большой центральной газете появился очерк, решительно рассеявший сомнения скептиков и перестраховщиков, — взрыв театра, заминированного заранее, еще до отступления наших войск, осуществил Андрей Шумов, советский офицер-чекист, специально присланный в город и героически погибший при выполнении задания. Газета напечатала и фотографию Шумова в гимнастерке с двумя шпалами в петлицах. Сообщалось также, что Шумов был местным уроженцем, участником красного подполья в годы гражданской войны и действовал против фашистов совместно с боевой группой, руководимой советским летчиком, бежавшим из лагеря военнопленных. Члены этой группы провели ряд смелых операций, в том числе казнили бургомистра, бывшего белогвардейца и гитлеровского прислужника. К сожалению, группа была раскрыта и уничтожена гестапо, но память о героях, писал автор очерка, должна жить и быть достойно увековечена земляками...
Статья произвела в городе, где не было человека, не слыхавшего о взрыве, большое впечатление. Возник вопрос, почему же замалчивался подвиг подпольщиков? И выяснилось, что сомнения породило анонимное письмо, в котором утверждалось, что летчик Константин Пряхин якобы дезертировал из Красной Армии и сделал это с помощью отца, Максима Пряхина, исключенного за антипартийную деятельность из рядов ВКП(б). А так как Шумов жил одно время на квартире у Пряхиных, то какая-то тень, по мнению чересчур осторожных людей, падала и на него, и лишь вмешательство советских органов помогло поставить все на свои места и сорвало наконец завесу, долго скрывавшую правду о деятельности подполья.
В статье были лишь две неточности: Константин Пряхин никогда не находился в немецком плену, и не все члены подпольной группы погибли, как полагал автор. Один из них, Михаил Моргунов, был жив, жил и работал в городе, но прошлые заслуги афишировать не был склонен. «Открытие» Моргунова тоже стало своего рода сенсацией, на этот раз на страницах местных газет.
Нужно сказать, Михаил Васильевич, оказавшись в центре внимания, поначалу к новому своему положению отнесся крайне сдержанно — роль свою в подполье сравнительно с другими, не говоря уже о Шумове, Моргунов оценивал весьма скромно и не видел особых оснований красоваться на пионерских торжественных сборах с галстуком, повязанным под аплодисменты робкими мальчишескими руками. Была и другая причина, но этим он не делился ни с кем...
Обстоятельства, однако, оказались сильнее. К очередной военной годовщине Моргунов был награжден орденом. Награда была не самая высокая и получена вполне заслуженно. А вскоре произошло и выдвижение на должность директора. Отказываться от официально признанных заслуг стало неудобным, и Михаил Васильевич отступил постепенно, не возражал больше против участия в почетных мероприятиях и согласился время от времени выступать и встречаться. Стал он фактически и консультантом автора сценария, с одним, правда, непременным условием — чтобы о самом Моргунове в сценарии не было ни слова. Автор Саша счел условие проявлением исключительной щепетильности и выполнять вначале не собирался, но режиссер, подумав, сказал, что принять условие нужно.
— А что нам, собственно, даст этот подросток? — спросил он, мысля строго профессионально. — У нас в центре — Шумов, Константин, девочка-героиня... Я хочу выделить людей необычных. Нет, на проходных персонажей распыляться не будем!
Таким образом, места в сценарии Моргунову не нашлось, и автор чувствовал перед ним значительную неловкость, не веря, что Михаил Васильевич действительно доволен «самоустранением». Стесняясь, он начал даже избегать его, но после приезда в город киногруппы это стало невозможно, и в тот вечер, когда режиссер с коллегами позволили себе немного «расслабиться», автор позвонил Моргунову:
— Здравствуйте, Михаил Васильевич!..
— Приветствую, Саша, — узнал его голос Моргунов. — Давненько тебя не слыхал.
Автору стало стыдно.
— Знаете, что такое кино? Кошмар! Пока всё согласуют и утвердят... — начал он, повторяя жалобы режиссера, и Моргунов, знакомый с муками согласований и утверждений, хотя и в иной сфере, принял его версию.
— Представляю, — сказал он. — Но, кажется, утряслось? Я читал в «Вечерке», целая команда в город прибыла.
И снова Саша устыдился.
— Приехали, Михаил Васильевич. Устраиваются еще. У них одной техники целый состав. Лихатваген, камерваген, суперкран, — щегольнул он недавно освоенными словами. — Но мне хотелось бы обязательно познакомить вас с Сергеем Константиновичем.
— А нужно ли? — спросил Моргунов.
— Ну как же! Как же! Вы непосредственный участник...
— Мы уже говорили о моем участии, — прервал Михаил Васильевич. — Ты договор-то наш выполнил?
— Я выполнил наш договор, Михаил Васильевич, — подтвердил Саша, ожидая разочарования Моргунова. — Но условие ваше считаю все-таки странным. Ваша скромность...
— Не в скромности дело, — снова перебил Моргунов недовольным, как показалось Саше, тоном. — Дело не в скромности, а в правде жизни. Правду нужно показывать. Настоящих героев. Сейчас, знаешь, и так много пришей-пристебаев появилось. Чем война дальше, тем участников больше... Как грибы растут.
