хотел подсластить свою лапшу. Но Зиппель вернулся без молока.
– Какого черта? – грубо спросил Крамер. Этот неуклюжий восточный пруссак редко открывал рот. Сейчас он был в ярости. – Что, этот проклятый мясник не мог дать молока?
– Нет, – озабоченно ответил Зиппель. – Он бы дал, но Старый Козел запретил. Говорит, надо экономить.
Крамер и остальные за столом ничего не сказали. Нарушил молчание Стокс:
– Завтра будет что-нибудь необычное: соленое мясо и сушеная картошка.
Это была наша ежедневная диета уже три недели. Фраза Стокса была больше, чем шутка.
С этого времени молока не было ни утром, ни днем, ни вечером. Спустя три дня я снова дежурил по столовой и пошел на камбуз за «пушечным огнем». Так назывался кофе, который приносили в четыре утра. Этот черный и горячий напиток, сильно пахнущий цикорием и слабо кофе, любим всеми моряками от Арктики до тропиков.
– «Пушечного огня» больше нет, – с сарказмом сказал кок.
– А что я им скажу?
Он пожал плечами:
– Можешь сказать что хочешь. Старый Козел запретил.
Моряки соображают не очень быстро. Когда я вернулся, позвякивая пустым бидоном, мое сообщение заставило всех замолчать, как и раньше. Они сидели в своих сетчатых майках или голые до пояса. Перед ними лежали морские сухари, которые они собирались съесть с кофе.
Я не знаю, кто начал. Думаю, Мюллер. Он взял сухарь, постучал по столу и запел:
– Едем, едем…
Это был сигнал тревоги, используемый, чтобы утром поднимать свободных от вахты. С ударами сухаря жучки вылезли из сухарей и побежали по столу. Их сметали на пол и давили ногами. Это была старая шутка. Но в этот раз было нечто большее. Команда расхватала сухари и барабанила ими по столу, а хриплые голоса нестройно пели:
– Едем, едем…
Шум перекрыл голос Старого Козла. Он спустился с мостика и стоял прямо над нами.
– Боцман, – сказал он, – думаю, вам следует смотреть за тем, чтобы в помещении было тихо.
Загудел резкий голос боцмана:
– Проклятье! Молчать в кубрике!
– Чудной человек! – произнес кто-то приглушенно. – Он не хочет запачкаться о нас.
– И такой набожный и добрый, – подхватил Стокс, – как если бы сам Бог был его сердечным другом. Посмотрели бы на него в последнем рейсе.
– …Вы не пройдете под мостом в прилив с вашими мачтами, – сказал лоцман.
– Пройдем, – ответил Старый Козел, – я измерял.
Чтобы ждать отлива, надо было заплатить лоцману два фунта, а он не собирался тратить деньги.
– О'кей, капитан, под вашу ответственность, – сказал лоцман.
Старый Козел не ответил и ушел в штурманскую рубку.
Я сбивал ржавчину с фок-мачты, когда пришел Ивейзен и позвал меня:
– Эй, Гюнтер, загляни в штурманскую рубку, увидишь такое, что стоит посмотреть.
Я пошел и посмотрел. Старый Козел сложил руки и молился Великому Богу, чтобы он помог ему удержать и два фунта, и верхушки мачт и не наказал его за скупость. Он стоял на коленях. Так продолжалось по крайней мере с полчаса, пока мы шли под мостом. Мы проходили мимо штурманской рубки и смотрели. Благодаря Иисусу мы остались с целыми мачтами. Но с тех пор, когда бы мы ни проходили мимо Старого Козла, мы всегда стряхивали пыль с колен…
Раздалось несколько смешков.
– Ну, будем надеяться, что он не собирается молиться, чтобы наше соленое мясо ушло со стола, – сказал Шлегельспергер.
Дверь была открыта, и мы могли видеть, как Иессен бежит из камбуза к «еврейскому храму».
– Вы, морды! – заорал он. – Балкенхол на камбузе пожирает молоко. Я сам видел его рыло с большой банкой, в которой булькало молоко.
Как будто открыли клапан, чтобы выпустить давно сдерживаемую ярость. Все ругались.
– Свинья, Иуда… Я ему, сукину сыну…
Затем Витачек решительно сказал:
– Мы прибьем его ночью.
Наступила темная беззвездная ночь. Небо было укутано низким туманом, лишь изредка его случайно пронизывал тонкий серп молодого месяца. До полуночи мы были свободны от вахты. В четыре часа босиком мы прокрались вперед. Балкенхол что-то писал, сидя в камбузе. Дверь была открыта, свет небольшой лампы отражался на его лысой голове. Мы столпились у фок-мачты, и Зиппель закричал:
– Балкенхол!
Тот посмотрел наверх. Его выпуклые темные глаза старались пронзить темноту.
– Балкенхол, – снова позвал Зиппель. На этот раз голос его звучал жалобно и умоляюще.
Балкенхол прочистил горло:
– Кто там?
– Можешь дать ведро горячей воды?
– Нет, – сразу ответил Балкенхол, как всегда, когда его о чем-нибудь просили.
Несколько мгновений никто не двигался. Мы начали думать, что Балкенхол почуял заговор, потому что внимательно смотрел в нашу сторону. Наконец он сказал:
– Если тебе что-нибудь нужно, войди.
– Я не могу, – сказал Зиппель и захныкал: – О, моя нога, моя окровавленная нога.
Любопытство Балкенхола возросло. Он встал, вперевалку подошел к двери и вышел на палубу, осторожно оглядываясь. Две тени выскочили из темноты и бросились на него. Быстрые, как привидения, все трое скрылись под шлюпбалкой в тени спасательной лодки. Послышались шлепки, совсем как в воскресенье, когда Балкенхол отбивает котлеты. Наполовину задушенный, он несчастным голосом закричал:
– Какого черта! Что вам в голову взбрело? Я ничего не делал!
– Ничего не делал? – спросил угрожающий голос. – Не ты ли готовишь для нас дерьмо всю дорогу?
Второй голос:
– Ты выпил наше кровное молоко, подонок!
– Я? Я выпил твое молоко? Никогда в жизни!
– Не ври. Иессен видел тебя.
Голос Балкенхола задрожал:
– Это вранье. Я знал, что Старый Козел опустошил банку… В ней была едва ли капля. Но на вас похоже: когда Старый Козел запретил давать молоко, вы ни слова не сказали. Вы только и говорите: «Да, сэр, спасибо, сэр», и позволяете ему пинать ваши задницы. А ему плевать на вас хотелось. Вы думаете, я это делаю? Теперь вы хотите меня бить? Почему бы вам не пойти на корму и не высказаться откровенно?
Шенборн, наблюдавший у бизани, закашлял. Сразу же из темноты показался Рудлоф, третий офицер.
– Что происходит? – дружелюбно спросил он. – Свободные от вахты и не в койках?
– О, сэр, – фарисейски ответил Крамер, – ночь так прекрасна!
– Она действительно прекрасна, – кивнул Рудлоф и прошел мимо.
У него была лирическая натура, мы подозревали, что он пишет стихи. Но к этому моменту мы достаточно вкусили красоты ночи и уже хотелось пробраться к койкам.
На следующее утро мы работали наверху. Рядом со мной на веревочной лестнице стоял Зиппель. Палуба корабля была далеко внизу. Внезапно он вытянулся и спросил:
– Пойдешь с нами? Мы собираемся сбежать в Пенсаколе.
Я удивился:
– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сбежать?
Он, смеясь, кивнул:
– Конечно, почти все хотят. Весь «еврейский храм» опустеет и носовой кубрик тоже. Старый Козел
