но делали это не слишком старательно и настолько неумело, что лишь еще больше его подчеркивали.
Тереза восхищалась спокойствием, с каким Эми подавала американцам завтрак, болтала с ними и улыбалась, ни лицом своим, ни жестами не выражая ничего, кроме глубочайшего удовольствия видеть таких гостей. А ведь можно было не сомневаться, что Эми испытывает приблизительно те же чувства, что и она.
Последние дни Тереза много думала об Америке, прежней Америке, с опаляющим ветром и бескрайними просторами. Ей страстно хотелось достичь пределов сценарной реальности, выйти за них. Ее завораживала Эльза Дердл — пожилая грузная женщина с большим автомобилем и пистолетом в перчаточном ящичке, куда-то стремящаяся по широким хайвеям Южной Калифорнии.
Вчера она позвонила медикам «Экс-экс» и договорилась прийти сегодня утром, чтобы снять бинты. Если воспаленное место совсем очистилось, можно будет тут же и приступить к исследованию сценариев. Пределы затягивали ее, как мощный наркотик.
Чуть позже, когда Тереза вышла из своего номера, направляясь к машине, в коридоре стоял один из молодых людей, виденных ею за завтраком. Она взглянула на него, изобразила уголками рта нечто вроде вежливой улыбки и совсем было прошла мимо.
Но он остановил ее, сказав:
— Простите меня, мэм? Хотелось с вами познакомиться. Меня звать Кен Митчелл, я приехал из США.
— Хеллоу. — Не желая вступать в длительные беседы, Тереза постаралась произнести это слово на максимально не-американский манер. Но представиться было необходимо, хотя бы просто из вежливости. — Рада познакомиться, — сказала она. — Я — Тереза Саймонс.
— И я рад с вами познакомиться, миссис Саймонс. Позвольте спросить, вы живете в этой гостинице?
— Да.
— Ясно, так мы и думали. — Он взглянул на дверь, из которой вышла Тереза, как на некое важное доказательство. — А вы тут в Англии вместе с вашей семьей, с вашим партнером?
— Нет, я поселилась здесь одна.
Да кто он на хрен такой, чтобы задавать ей вопросы? А она-то сама, какого черта она отвечает? Тереза шагнула вперед, Кен Митчелл отшагнул в сторону, словно бы случайно, однако преградив ей путь.
— Миссис Саймонс, не планируете ли вы съехать отсюда в самое ближайшее время?
— Нет, не планирую.
Она сказала это со всем доступным ей британским акцентом, однако Митчелла явным образом не интересовал ни ее акцент, ни что-либо еще, ее касающееся, кроме самого факта ее присутствия.
— Ладно, мэм. Это мы еще посмотрим.
— Благодарю вас.
Ничего другого ей просто в голову не пришло, но даже и эта абсолютно неподходящая к обстоятельствам фраза годилась на роль заключительной.
Проходя мимо Митчелла, Тереза уловила легкий запах душистого мыла. У него была чистая здоровая кожа, омерзительно чистая и омерзительно здоровая. Она спустилась, вышла из гостиницы и направилась к парковке. Все в ней кипело от возмущения, возмущения, знакомого ей и прежде. Она общалась с подобными людьми всю свою жизнь, но никак не ожидала встретить их здесь, в Англии. Возможно, они теперь везде, эти американцы, которых Америка хранила прежде для сугубо внутреннего употребления, а теперь, надо думать, пустила на экспорт. Они навязывали миру совершенно искаженное представление об американском образе жизни, о стране дочиста отмытых, хорошо ухоженных, высокооплачиваемых, невозмутимых, притворно учтивых молодых мужчин и женщин, зашоренных карьеристов, которым трижды плевать на все, кроме собственной персоны.
Ее машина почти исчезла за непомерной громадой фургона, в котором прибыли юные граждане Америки. Сейчас левая дверца фургона была открыта; одна из женщин сидела на пассажирском месте и изучала дорожную карту Юго-Восточной Англии, развернутую у нее на коленях. Если она и взглянула на проходившую мимо Терезу, это осталось никем не замеченным, потому что Тереза хотела сейчас ровно одного: сесть за руль и поскорее уехать.
Она запустила мотор и торопливо, будто волки за нею гнались, протиснулась из узкой шели, оставленной фургоном, на парковку. Далее она свернула на Истбурн-роуд, в западном направлении, и почти сразу увязла в густом, медлительном потоке машин, который из года в год забивает все дороги по утрам. Проехав около полумили, она свернула у светофора направо и поехала прямо к промзоне, раскинувшейся по верхушкам холмов. На этот раз ей удалось припарковаться прямо перед зданием «Ган-хо».
Получасом позднее с крошечной нашлепкой пластыря, сменившей метры бинтов, она снова сидела в машине и изучала дорожную карту Сассекса. Врач сказал, что с «Экс-экс»-сценариями нужно повременить по меньшей мере дня два, пока не закончится курс антибиотиков и не пройдет окончательно воспаление вокруг клапана. Одним словом, у нее снова было время.
Дорожная карта, услужливо предоставленная прокатной конторой, будила в ней острое любопытство. Английские дороги проложены до крайности алогично, без всякого видимого смысла. Кроме того, эта карта показывала подробности, которых никогда не увидишь на картах американских: церкви, аббатства, виноградники, даже отдельные дома. Священничий дом. Старый монетный двор, Ашбернемское подворье. Неужели кто-то все еще там живет? А тот факт, что все они показаны на карте, это что, приглашение заглянуть?
В английских пейзажах было нечто серьезное, настоящее, в корне отличное от Калифорнии 1950 года, мелькнувшей перед глазами Терезы, когда она на краткое время приняла образ Эльзы Дердл. Там ее одолевало ощущение бесконечно раскрывающейся виртуальности: не было ничего, что лежало бы за пределами ее восприятия, однако стоило ей повернуть голову или подъехать к чему-то поближе, как оно, это что-то, мгновенно вплеталось в ткань бытия.
Приблизительно то же самое можно было сказать об английской карте, которая была чем-то вроде языка программирования, системой знаков, символически изображающих ландшафт, остававшийся для нее в большей своей части воображаемым, невиданным и невидимым. Подразумеваемые знаками объекты обретут реальность, когда древняя Англия ее снов предстанет перед ней как бесконечно разворачивающаяся панорама.
Она выехала из Булвертона по приморской дороге, пересекла Певенсийскую равнину и в конце концов, миновав несколько крошечных деревушек, выехала на большое шоссе, связывавшее Истбурн с Лондоном. Здесь она свернула налево, к Лондону, и прибавила скорость. Подняв стекло, чтобы не задувало, она поставила компакт-диск «Оазиса», один из нескольких дисков, найденных ею в машине. Тереза и раньше слышала эту группу, но как-то краем уха, невнимательно, сейчас же она вывела громкость почти на максимум.
За рулем ей легче думалось, и едва ли не все решения, оставившие след в ее памяти, были приняты в автомобиле. Не все они, конечно же, оказывались на поверку верными, но это не делало их менее памятными.
В частности, они с Энди решили пожениться, когда ехали, присматривая мотель для ночевки, по плоским, как стол, равнинам Нью-Джерси. Сидя за рулем машины, она лет сто тому назад решила поступить на работу в Бюро и, сидя в машине же, решила взять отпуск по собственному желанию; правда, на этот раз машина была припаркована на подъездной дорожке пустого, с ослепшими окнами, вудбриджского дома, куда ей не хотелось идти одной, а Энди там больше не было.
От воспоминаний о том дне и о кошмарных событиях, к нему приведших, глаза ее застлало слезами. Именно они, эти события, стали логической основой всех ее дальнейших действий, во всяком случае — так считала она сама. Это жуткое ощущение пустоты, поглощающей все вокруг, ничего не давая взамен.
Жизнь свелась к набору избитых фраз; она часто слышала такие фразы от людей, ее любивших, и еще чаще, много чаще, они сами приходили ей на ум. Пропасть утраты засыпали традиционными утешениями, восходящими, можно не сомневаться, к коллективному бессознательному бессчетных
