с яблок красную тряпку и постелив на обочину. И Костик присел рядом. – Я утром встала, я уже которую ночь не сплю… Собак слушаю… Вот я встала и загадала про себя: если сегодня ничего не произойдет, то я что-нибудь сделаю… – Она посмотрела на Костю, прямо ему в лицо, и добавила: – Нет, я не жалуюсь, не подумайте. Просто мы не знакомы, я могу вам правду сказать… – И помолчав: – А если честно, то больше и сказать некому… Может, вам не интересно? – И стала заниматься какой-то травинкой, не решаясь теперь после такого странного откровения посмотреть на собеседника.
– Ну что вы! – сказал он и привстал, посмотрев на солнышко, чтобы понять, какое же теперь время. Катя его движения и его взгляда не заметила. Она была погружена в себя.
– Я привыкла ходить до базара и обратно. И вдруг мне прогуляться разрешили. Не идти на заработок, – уточнила она. – А именно так, погулять. А я по привычке схватила корзинку…
– С яблоками? – спросил почему-то Костя.
– Называются-то яблоки, – странно пояснила Катя. – То есть они и правда яблоки, хотя… Я не могу привыкнуть, что это яблоки… Понимаете? Ну раз они для торговли и Зина их пересчитывает… Как рубли все равно… – И, помолчав, Катя сразу сказала то, с чего, наверное, надо было начинать: – Я их терпеть не могу. Вот. – Посмотрела на Костика, может, у нее такая была привычка не верить своим словам и проверять, слушают ли ее и как слушают. – А Чемоданчик мне вслед кричит: «Да не бери ты их!» А я схватила… А может, это Зина крикнула… – Она вдруг всхлипнула, но говорить не переставала, а продолжала, и даже более торопливо, чем вначале: – А я схватила и на улицу… Гуляю вот, дошла до конца улицы и растерялась… А куда дальше, не знаю…
Костик, не отрывая от нее глаз, приподнялся, попросил:
– Ну, не плачьте… Пожалуйста… А то мне надо идти… У меня ведь смена… – снова сел.
Так уйти он не мог. И стоять не мог. Но и сидеть не мог. Он вообще не знал, что в таких случаях делают, когда рядом плачут.
– Ну и идите, – вдруг сказала Катя. – Я ведь вас не держу.
Она сидела, уткнувшись в коленки, и головы теперь не поднимала, не желая знать, тут он, этот случайный юноша, или нет. Если бы он поднялся и ушел, она бы все равно не заметила.
– Как же я уйду? – спросил он наивно. – Не могу я так… – И уже поднявшись: – Я правда, я прошу…
– Мне никого не надо, – и Катя, не отрываясь от своих коленей, отмахнула рукой. – Я вас не просила… Я вообще сама…
Костя почему-то разозлился. Может, его этот пренебрежительный жест рукой разозлил, эта отмашка, мол, убирайтесь и не застите свет…
– Сама так сама! – сказал он, решившись, и даже сделал шаг в сторону. Сделал и оглянулся. И увидел: никакой реакции. Значит, не поняла, что он уходит. Значит, и правда все равно. – Сиди себе! – крикнул он и пошел. Опять повернулся. – Не хочешь no-хорошему, да? А между прочим, все победы ждут… – К чему он вспомнил про победу, он и сам не понял. Просто захотелось что-то про себя сказать, чтобы она поняла, что он тоже человек и тоже со своими чувствами… Хотя… Какие уж у него чувства, нет никаких чувств, кроме одного: все время спать хочется. Вот кончится война, так подумалось, не надо будет в «тачку» свою лезть… Он тогда заляжет и попросит мать, чтобы не будила! Никогда! Пока сам не проснется и сам не встанет! А встанет он… Ну так через неделю… Нет, через месяц… Когда выспится так, чтобы…
Катя между тем поднялась, отряхнулась от травы, а яблочки накрыла красной тряпкой. Подняла корзинку и, не взглянув на него, прочь пошла. Вот характер!
– Постой! – крикнул ей Костя. – Давай познакомимся, а?
Не опуская корзинки, Катя лишь голову чуть повернула:
– Уже.
– Что уже? – опешил он, но сделал к ней несколько шагов, а она стояла спиной и так странно смотрела на него.
– Уже, – повторила она. – Познакомились. Ты как мой дядя, он тоже разговаривает, а сам кроме своего цеха ничего знать не хочет.
Костик, пока она все это говорила, подошел и протянул руку к корзинке, ухватившись за ручку. Катя рванула корзинку к себе и крикнула:
– Отдай корзинку-то!
– Не отдам, – заявил он. – Меня зовут Константин Сергеич.
– Ну и что? – и вдруг, почувствовав в нем какую-то силу, успокоилась. – А меня Катерина Егоровна. Беспартийная… Семнадцать лет… Сегодня…
Они стояли теперь, ухватившись за корзинку с двух сторон, и смотрели друг на друга.
– Что? Сегодня?
– Замуж выхожу сегодня! Вот дурак непонимающий! – сказала сердито Катя. Но сердилась она, было сразу видно, не сильно.
– Этот… – поинтересовался Костя. – Который Чемоданчик?
– Василий Васильич… Он мне подарки… Даже кольцо… Он хороший, – будто с кем-то спорила Катя. – Он мне сказал: «Уедем, и не будет никаких яблок!»
– Он что же, старый? Твой Василь Василич? – поинтересовался сдержанно Костя. Но Катя уже опомнилась и снова рассердилась. А может, потому и рассердилась, что ей о возрасте напомнили.
– А тебя вообще не касается! Понял? – крикнула она.
– Нет, не понял, – спокойно отвечал Костя.
– Послушайте, Константин Сергеич, – попросила Катя, потеряв терпение. – Идите на свой завод… Залезьте в свой танк и сидите и не знайте ничего… Там глухо, как в гробу!
– Не пойду, – крикнул ей Костя прямо в лицо. – Никуда я не пойду! Ты его не любишь, да?
– Вот же, пристал! – в отчаянии произнесла Катя и оглянулась. – Закричать, что ли! Имейте в виду, я закричу, а они услышат! Вы поняли! Они из вас захотят, котлету сделают! Они же убьют вас!
– Кричи, кричи, – предложил презрительно Костя. – Все равно не любишь! – Он отпустил корзинку и стоял, насмешливо глядя на нее. – Бери! Иди на свой базар! Я тебя понял… Ты просто спекулянтка!
– Я – спекулянтка? – опешив, переспросила Катя. И положив корзинку, она шагнула к Косте, чуть не наступив ему на ногу. – Ну-ка, повтори! Повтори, кто я? Спекулянтка я? Да?
Он впервые увидел так близко ее разгоряченное лицо и огромные горящие глаза. Промелькнуло, что она может и вцепиться в него, если он дрогнет под ее напором. Но ведь и он разозлился, за нее разозлился, потому что она врала: ему врала и себе самой… И что бы там ни произошло, он не отступится. Он будет ее, дуру, обличать, не за эту любовь, а за другое, в котором он тоже прав.
– Да! – крикнул он ей прямо в лицо. – Да, ты настоящая спекулянтка. И кроме своих яблок тоже ничего не видишь!
– Ах, так! – сказал Катя. Отошла на шаг, повернулась, отыскав глазами корзинку, и вдруг подскочила к ней и стала швырять на дорогу яблоко за яблоком, приговаривая: – Смотри! Смотри! Пусть все видят… Ненавижу! Всех, всех ненавижу! – С корзинкой рядом прямо в пыль села и разревелась.
– Ну и дура, яблоки-то при чем, – Костя попытался ее приподнять, но Катя отмахивалась руками и не вставала.
В этот момент и появилась на дороге Зина. Наверно, она успела сходить к своему юристу на привокзальную площадь, а может, и еще куда-то, но была она в полном раздрыге чувств, когда увидела издали, как дерутся двое на дороге и швыряют яблоки… Ее, Зинины, с таким трудом выращенные и сбереженные до апреля золотые плоды… Это уж было чересчур!
– Ты что же делаешь! – крикнула она Косте, подбегая. – Ты, сволочь, что же хулиганишь-то? А? Сейчас милицию позову!
Она думала, что он побежит, попытается скрыться, но вот что было странно: он смирно стоял около Кати, еще сидевший в пыли, и никуда не бежал. Он смотрел спокойно на приближающуюся Зину. Он еще пытался поднять из пыли глупую эту истеричку Катерину Егоровну, но ведь в пылу Зине могло показаться, что это он ее в пыль на дорогу и свалил, желая поживиться чужими яблоками. Она схватила его за руку, чтобы не вздумал уйти, и уж потом обратилась к Кате: что с ней, больно ли ее ударили?! Но Катя будто и не собиралась жаловаться, медленно поднялась и стала сбивать с себя пыль, не глядя ни на Костю, ни на Зину. Отряхнулась, собрала яблоки, а тетке сказала:
– Зин, он не виноват… Отпусти его…
