ней судьи и прокурора, на которые ей нечего было отвечать, кроме разоблачительной правды, а вот ее-то и ждали в зале с большим нетерпением, зловредничая по каждому поводу, когда этой женщине приходилось смущаться и изворачиваться.
Впрочем, мужчины, настроенные добродушно, в этот момент жалели ее. Не из-за их ли жалости кто-то из девок, из молодых, кинул с последних рядов не без уязвленности, что она, змея, такая сякая, держит себя будто целочка и уже всех мужиков на свою сторону настроила… Небось и прокурор растаял, не прочь с ней ночку провести?!
Зал тут хохотнул и стал унимать не в меру раскипятившуюся девку, которая, и на глазок было видно, не из тех, которые могут вообще чем-нибудь к себе завлечь, и оттого невыносимы к чужой красоте. Особенно, кстати, привлекательной, что она приправлена постельными сплетнями и всякими домыслами.
– А этот Васильев… который Толик, часто к вам приходил?
– Часто, – просто сказала Зина.
– В какое время?
– В какое… Ну, когда ему хотелось.
– А все же?
Зина вздохнула, грустно посмотрела на прокурора.
– Вечером… После работы…
– И ночью?
– Да, – после паузы произнесла Зина; зал грохнул. Вот он, долгожданный обвал в горах!
Но прокурор был невозмутим. Он заглядывал в свой листочек и долбил и долбил, как дятел, в одну точку.
– В то утро он у вас был? Я имею в виду девятнадцатое апреля?
– Да, – сказала Зина.
– Он приходил к вам или… Простите, к вашей племяннице Кате?
– Ко мне, конечно, – ответила живей обычного Зина.
– Почему «конечно»?
Тут Зина замолчала и растерянно впервые, кажется, посмотрела в зал, будто искала там поддержки. Но холодны были едва освещенные лица в первых, видных отсюда рядах, да и не видела Зина сейчас этих лиц. Она смотрела вообще в зал, а может быть, просто в темноту, которая была символом ее прошлого. Не тот ли жадный до чужих подробностей зал, желавший что-то всегда потребить от ее жизни: сплетен ли или ее самою, окружал до сих пор в той, отрезанной судом, жизни?
– Катя – девочка, – ответила она тихо. – А у меня с Толиком совсем другое… Я мечтала… Я о семье…
Тут уж бабы не сдержались, не для того они ждали и прорвались в клуб, чтобы столько молчать.
– Семьи? А ты знаешь, что такое семья? Сучка ты!
– Бардак устроила!
– Девочка! Девочка? А где эта девочка?
– Людей сгубила!
Но тут и кто-то из мужчин не выдержал и крикнул громко, сложив руки рупором:
– Ишь раскудахтались, дуры! А то не понимают, что себе мужиков не сманили, так другим завидуют!
И тут поднялось: свист, крики, визг, и даже Зина на сцене будто сжалась от всей разразившейся кутерьмы в зале.
Но поднялась Князева, и оттого, что стояла и строго ждала, глядя в зал, крики постепенно утихли, хотя женщины долго еще не могли успокоиться, и слышно было в наступающей тишине, как чья-то жена пытается вытащить мужа из рядов и вообще из суда, оттого, что он, дурачок, наслушавшись здешних неприличностей, потащится туда же… А муж никак не хотел уходить и негромко уговаривал жену, внушал, что никуда он не потащится, ясное дело, но дослушать историю надо, потому что страсть как интересно.
«У вас, мужиков, у всех интерес одинаковый…» – резонно отвечала жена и вывела упиравшегося мужа за дверь.
– Успокоились? – спросила Князева. – Самых громких предупреждаю, будем выводить. Продолжайте! – кивнула она Зелинскому. – У вас еще вопросы к свидетелю есть?
– У меня есть, – вдруг сказала Ольга и обратилась к Зине. – Вы Васильеву обещали свой дом? Вы что же, его купить собирались своим домом, да?
16
Зина догнала Толика, это произошло перед самой проходной. Она почему-то решила, что сейчас Толик уйдет за каменные стены завода и она уже не сможет его найти.
Она крикнула издалека: «Толик! Толик!» Он оглянулся и сразу все понял. Подтолкнул Костика вперед, иди, мол, и не глупи: все, что мог, для тебя сделал… Он повернулся к Зине, сознавая, что сейчас для него и должно все решиться. «Пан или пропал!»
– Я тебя обыскалась, – произнесла Зина торопливо, запыхавшись, глядя ему в лицо. Она будто ощупывала, осматривала его, желая убедиться, что он весь перед ней такой же, как всегда. – Все меня бросили, – торопливо говорила она. – Все, все…
– Я не бросал, – сказал Толик. – Я тебя ждал у дома.
– Мог бы тогда и зайти!
– Не мог, – ответил он.
Она не стала спрашивать: «почему». Сама поняла. Да тут и понимать нечего.
– Ладно, – сказала. – Мне твоя помощь нужна.
– С Чемоданчиком? – уточнил он.
Зина оглянулась, произнесла, понижая голос:
– Боюсь я его… За Катерину боюсь…
– А что она?
Зина махнула рукой.
– Дура. Наверное, думает, что мне лучше делает…
– А себе? – насмешливо спросил Толик. – Чем ей-то плохо? Откормится на трофейном шоколаде… Забуреет… Нарожает ему маленьких Чемоданчиков… Крошечных таких, но все вылитые папа, под копирку… В галифе и шляпе!
– Как ты можешь шутить! Толик! – сказала Зина. Но вовсе не разозлилась, не тот настрой был у нее. – Он ведь хочет… – И снова при этом оглянулась, глаза ее тревожно блестели. – Он вместе с Катькой хочет и дом мой забрать!
Вот теперь все стало понятно: влипла Зинаида, так подумалось. Влипла по самые уши. Потому и прибежала сама, иначе стала бы она бегать по поселку да высматривать на зорьке Толика!
Он так и сказал, хоть прозвучало это, наверное, жестоко:
– Влипла, значит, Зинок.
– По твоей же милости! – воскликнула она. – Ты его привел! Ты!
Что было ей ответить? Не привел бы, так сама сидела, отсиживала срок… Как там в песенке: «А на дворе хорошая погода, а в небе светит месяц золотой, а мне сидеть еще четыре года, душа болит и просится домой…» Но сказал он другое. Сказал, что ловок оказался Василь Василич! Ловок, что и говорить!
– Не знаю, кто из вас ловчей, – без злобы произнесла Зина, полезла куда-то за лифчик и достала бумагу. – Вот, – со вздохом сказала она, – то, что ты хотел… Дарственная…
Толик хотел обидеться на это «ловчей», и уж готовы были сорваться слова: «Спасибо, нашла с кем сравнивать», но бумага, но последнее, что она сказала, круто меняло дело. Не до обид, когда поживой
