письмо. И мы везде засекаем время.
– Хорошая программа.
– И мы всё делаем чисто, никакой подтасовки. Надо только как следует посмотреть на него. Я позову мистера Мартина.
Он позвал мистера Мартина, и оба они, священнодействуя, уставились на Чарли и несколько раз обошли кругом.
– Послушайте… – начал Чарли.
– Не беспокойтесь, предоставьте всё нам. Всё в порядке, мистер Мартин? Итак, через пять минут мы можем начать. Засекаем время перед самым началом.
Чарли, как и каждый смертный, был рад получить что-то, не заплатив ни гроша, но эта затея показалась ему неприятным сном. Вся шайка, наслаждаясь от души, словно открыв новый вид спорта, заставляла его носиться по лестницам из одного отдела в другой, от прилавка к прилавку. Перед ним нагромождали пиджаки, брюки, рубашки, воротнички, галстуки, потом их втискивали в чемоданы, его сажали на стулья и стаскивали с них, так что он под конец потерял и терпение. Расплачиваться за всё пришлось парикмахеру, который в очереди на него в этом магазинном спорте был последним. У него был вид презрительного превосходства, и ему не понравилась прическа Чарли. Издав несколько пренебрежительных фырканий, он спросил тоном, который мог вывести из терпения кого угодно:
– Хотел бы я знать, кто стриг вас в последний раз.
– Хотите знать это, да? Подойдите поближе, я вам скажу. – Парикмахер наклонился. – Микки Маус! – заорал Чарли во всё горло. – А теперь можете продолжать свое дело или бросить, – мне наплевать.
В это время подошел один из двух фоторепортеров и сказал, наверное, уже в седьмой раз:
– Посмотрите на меня и улыбнитесь. Получится очень хороший снимок. – Но Чарли всё это уже надоело. – Посмотрите… – повторил фоторепортер.
– Идите и снимайте кого-нибудь другого, с меня на сегодня хватит. Что я, Грета Гарбо?[13]
– Хотел бы я, чтобы вы были ею. Было бы что снимать. – И фоторепортер, фыркая, ушел.
Несмотря ни на что, Чарли должен был признаться себе, что в новом синем костюме в тонкую полоску – он был сшит из более дорогого материала, чем его старый, – в новых голубых носках, в белой с синей полоской рубашке с воротничком и темно-синем галстуке, в новых туфлях он выглядел таким элегантным, как никогда, и был ничем не хуже тех, кого он видел в «Нью-Сесил». Он сказал об этом Хьюсону.
– Мой дорогой друг, ты сейчас картинка приятного, мужественного, честно зарабатывающего на жизнь молодого англичанина. Твой наряд протянет несколько недель, если не попадешь под дождь. Хотя я знавал костюмы, которые прослужили по три месяца. Но так как ты сейчас особенно уверен в себе, я могу сообщить тебе новость. Ее передали по телефону, когда в тебя швырялись рубашками. Тебе предоставлена честь встретиться с самым важным боссом, с хозяином, сэром Грегори Хэчландом, владельцем «Дейли трибюн», «Санди курир», «Мейблз уикли», «Аур литтл петс», «Бойз джоукер» и «Раннер дак рекорд».
Редакция «Дейли трибюн» позаимствовала у Америки некоторые изобретения. Одним из них было частое и нелепое использование слова «совещание». Встречи и интервью, обсуждения и беседы – всё это исчезло из редакции «Дейли трибюн», которая была сейчас наполнена людьми занятыми «на совещании». К концу этого утра Кинни совещался с сэром Грегори Хэчландом, владельцем газеты. Сэр Грегори в ближайшее время собирался осуществить одну из своих грандиозных затей, одного только слуха о которой было достаточно, чтобы редакцию захлестнуло отчаяние. Каждый знал, что в течение недель или месяцев весь штат редакции должен будет душой и телом принадлежать чудовищу, в каком бы облике оно ни представилось. На этот раз чудовищем была «Лига имперских йоменов», независимая от «Фашизма воинствующего империализма». Сэр Грегори пока еще не помешался на ней, эта степень должна была прийти позднее, но такая старая редакторская лиса, как Кинни, знала, что помешательство наступит скоро и что через неделю-две все они будут служить «Имперским йоменам», которых они будут подавать в качестве красного, белого, голубого соуса к новостям, состряпанным на их же кухне. В начале всякой затеи Кинни с его широкой популярностью был особенно полезен, и он присутствовал, когда рассвет подобных начинаний лишь только брезжил. Именно этим и объяснялся тот факт, что с ним совещался сам хозяин, который, считая себя воплощением значительного грубовато-прямого деятеля – две трети Наполеона плюс одна треть американского магната, очень популярный персонаж кинофильмов, – довольно рычал, не вынимая изо рта сигары. Кинни давно знал, что в манерах хозяина много театральщины, так как такая же театральщина была и в его манерах. Бывали дни, когда в «Дейли трибюн» играли получше, чем во многих театрах Вест- Энда.
Однако сейчас Кинни не думал об имперских йоменах, о «Трибюн», о своем детище-герое Хэббле, которого должны были показать сэру Грегори. Он рассматривал хозяина, глядя на него по-новому. Длинная костлявая фигура, длинное темное лицо, седые волосы – если их расчесывать, они электризуются, – свирепые брови, которые двигаются быстро и независимо от лица, словно два волосатых насекомых, – всё это было давно знакомым. Но сейчас он заметил и, пожалуй, впервые, что у сэра Грегори светлые жесткие глаза и что эти глаза прячутся за длинными с загнутыми концами ресницами, нелепыми для газетного воротилы, которому перевалило за пятьдесят. И стоило Кинни увидеть эти глаза и нелепые ресницы, как вспышкой молнии мелькнула у него в голове мысль – а не он ли, сэр Грегори, был любовником его жены?
– Вот почему я сказал Шаклворсу, чтобы вы начали действовать, – рычал сэр Грегори. Его отрывистый хриплый властный голос был хорошо известен, и подражание ему стало неотъемлемой частью общей программы каждого нового в редакции репортера. – Вы дали хороший материал, и как раз тогда, когда надо. Удачный материал, да. Но из него можно выжать больше, если подать его как следует.
– Я думал то же самое, – услышал Кинни свой голос. Он всё еще был заворожен страшной и новой чертой этого обычного для него лица. Почему бы сэру Грегори не спать с его женой? Ничего невозможного, честное слово, это возможно. Он знал, все знали, на что был способен сэр Грегори, когда речь шла о женщинах. В этом была одна из трудностей для тех, кто работал в «Дейли трибюн». Одну неделю необходимо превозносить какую-нибудь красавицу до небес, на следующую неделю запрещалось произносить ее имя, и миллион читателей «Дейли трибюн» помогал владельцу газеты вести осаду сердец и ссоры любовников и, пребывая в неизвестности, ложился вместе с ним в постель к его возлюбленной и вместе с ним покидал ее. Сплошная грязь, если задуматься над этим, и сейчас Кинни задумался. Однако сказал он другое:
– Моя идея сводилась к тому, чтобы из Хэббла сделать человека в масштабах нации, тогда бы он был полезен нам для многого.
