— Все эти номера, — продолжал мистер Мильбрау, — я слышу впервые. А я ‘ного лет в этом деле. Отличные песни — яр-ркие, задорные, запоминающиеся! Пр-режде всего мелодии, конечно, тексты — ерунда, тексты я и сам ‘ременами пописываю. Окажите любез-зность, милейший, откройте мне: где вы их достали? Вы пианист и должны знать, потому я и пришел к вам. Адрес мне дали ‘чера в театре, после концерта. У меня много дел — ужасно много, — ноя должен знать, кто автор. Ну что, окажете милость? Где вы их раздобыли?
— Нигде, — пылко ответил Иниго, — я сам их написал!
— Вы?
— Да, я. А недавно, между прочим, как раз довел их до ума — вон они лежат, на столе.
Мистер Мильбрау подскочил со стула, крикнул: «Можно взглянуть?» и, не дожидаясь ответа, начал листать ноты — при этом он покачивал головой и напевал себе под нос. Закончив, он аккуратно сложил листки и звонко шлепнул по стопке ладонью.
— И кому вы думали их отдать? — осведомился он — очень тихо, но с большим напором.
— А никому, — ответил Иниго. — Я вообще об этом не думал.
Мистер Мильбрау покачал головой:
— Не думал! Не знает «Фельдера и Хантермана»! И выдает такие шедевры! Не говорите мне, что вы профи, — вы не профи — я это сразу понял. Вероятно, вы не позволите мне взять их с собой? — осторожно спросил он.
Иниго ответил, что не позволит.
— Что ж, так и думал. Пр-рекрасно понимаю, прекрасно. Вот что я вам ‘кажу. Знаете, как бы я поступил на ‘ашем месте — если б сам писал эти штучки? Сейчас расскажу. Я бы сложил их в сумку, взял пальто, шляпу и безо всяких раздумий вышел за дверь, сел бы на первый поезд и седня же приехал к «Фельдеру и Хантерману», пока они не закрылись на ночь. Играть эти штучки я бы больше не стал — мало ли кто слушает? Клянусь, я бы седня же пришел с ними на Чаринг-Кросс-роуд и там остался — а на труппу плевать. Через месяц сами будете над собой смеяться. Я потрясен вашими сочинениями. По мне, может, не видно, но я потрясен. Тока не подумайте, будто я призываю вас к поспешным действиям. Послушайте моего совета, мистер Джоллифант. Не посылайте никуда свои песни. Берите их и ступайте сами. Проиграйте разок для себя — и вперед! А если покажете их «Фельдеру и Хантерману» — на седня это самое крупное издательство нот в стране — то больше никуда ходить не придется. Да, отнесите их «Фельдеру и Хантерману» и спросите мистера Пицнера — П-и-ц-н-е-р-а. Скажите, что от меня. Нет, вот как мы поступим. Я сам напишу мистеру Пицнеру и все ему объясню. Седня же! Он будет вас ждать. Отправлю ему телеграмму. Он очень занятой человек, наш мистер Пицнер. К нему просто так не пробиться, тока по знакомству, но как пробьетесь — дело в ‘ляпе. Напишу ему письмо и заодно черкну пару слов на этой карточке, ‘окажите ее ‘екеташе — и вас ‘азу ‘игласят. — Мистер Мильбрау так распалился, что от согласных в его речи почти ничего не осталось.
Вот так к Иниго попала карточка, благодаря которой он не чувствовал себя убитым и раздавленным после разговора в «Голландце». Вернувшись в комнату, он вынул ее из кармана, положил на стол и выкурил над ней трубку. Беспомощный любитель, не правда ли?
Различные встречи той недели могут показаться читателю маловажными, однако все они, будь то имевшие место или вымышленные (мы пока не знаем, действительно мисс Трант видела доктора Хью Макфарлана или ей только померещилось), имели большое значение для задействованных в них людей — да и для многих других. Последняя встреча не стала исключением. Она произошла в четверг вечером, в таверне «У ярмарки», которая — как и следует из названия — примыкает к площади позади Виктория-стрит, где в Гатфорде раз в неделю открывается рынок. Происходит это по четвергам, и потому в таверне было довольно людно, когда туда около шести вечера забрел мистер Окройд. Он знал, что так будет, поскольку успел немного освоиться в Гатфорде и изучить его порядки. Каждый вечер он с удовольствием выпивал здесь полупинтовую кружку пива, прежде чем вернуться к своим вечерним обязанностям в театре: иногда эта кружка получалась мирной, раздумчивой и созерцательной, а иногда — шумной и разудалой. Все зависело от его настроения. Если кружка пива — одно из немногих удовольствий и излишеств в жизни человека, он не станет проглатывать ее бездумно, а выберет для такого случая подходящее место и время. Вот почему в городах вроде Браддерсфорда полным-полно питейных заведений. Для человека приезжего и несведущего они все одинаковые, но для мистера Окройда и его друзей они подобны книгам на прикроватной тумбочке заядлого читателя: пинта в одном кабаке пьется совершенно иначе, чем в другом. Поэтому в тот четверг выбор мистера Окройда, которому захотелось шума, веселья и компании (вероятно, даже компании других завзятых путешественников), пал на таверну «У ярмарки». В зале царили гвалт и табачный дым, и мистеру Окройду потребовалось десять минут, чтобы пробраться к стойке, заказать пиво и получить заветную кружку от здоровяка Джосса, здешнего бармена. За этот беспокойный промежуток времени ему удалось лишь кивнуть нескольким завсегдатаям — окинуть взглядом самый большой гатфордский бар целиком он не успел. Вокруг было много незнакомых, однако по четвергам это обычное дело: на рынок съезжаются торговцы со всех окрестностей, настоящие путешественники, пусть и мелкого пошиба. Протиснувшись к столу, глотнув пива и хорошенько раскурив трубочку «Старого моряцкого», мистер Окройд начал оглядываться по сторонам.
— Здор?во! — окликали его знакомые.
— Здра!.. — добродушно кивал им мистер Окройд.
В середине длинного и узкого зала собралось столько народу и все так увлеченно спорили между собой, что мистер Окройд, занявший место неподалеку от стойки, не видел, что происходит в противоположном конце. Но ему это было без надобности, потому он остался где сидел. Мистер Окройд не скучал, ведь в любую минуту он мог запросто подключиться к бурным обсуждениям. Несколько минут он провел за столиком, мечтая и выхватывая из общего гвалта отдельные фрагменты разговоров. «Ну, я ему и грю: “Что с того? Раскомандовался тут!” А он мне: “Самый умный, что ли?” А я: “Уж поумней тебя буду!”» С другой стороны неслось: «Давно пора, давно. Нам с Джимми надо в Бирмингем, точно. Ну-ка, Джимми, ходь сюда!» Где-то за спиной мистера Окройда горячился обязательный для всех питейных заведений любитель политики: «Правительство не может так поступить, говорю вам. Какое им дело до твоего мнения, дружище? Не могут они, и дело с концом. Сперва надо принять закон. Без закона им никак нельзя». Все это — или подобное — мистер Окройд слышал уже не раз и теперь выслушивал с некоторым самодовольством. Эти ребята, конечно, молодцы, но лучше б они помалкивали, покуда не понюхают настоящей жизни. Вот мистер Окройд, хоть и повидал на своем веку немало, — а повидает еще больше, — сидит и помалкивает. Впрочем, пусть себе болтают: вреда не будет.
А потом все голосистые спорщики разом умолкли, и на смену их гвалту, как часто бывает в шумных компаниях, пришло удивительное затишье. Тогда-то мистер Окройд и услышал голос из противоположного конца зала: «И что вы думаете? Он влез прямо в палатку. Такой громадный верзила, фунтов на двести, но пьяный вдрызг, в голове пиво да ветер, а под глазами желтые синяки, как жареные яйца — словом, я б его мигом уделал. Залез он в палатку и эдак внимательно на меня смотрит. «Смотри-смотри, мистер Секстон Блейк! В следующий раз захвати с собой ищейку Педро![58]» Ха, вы б его видели — сказка! «Что ж, ладно», — грит. Ну, как обычно…» Услышав все это, мистер Окройд тут же вскочил и стал пробираться через толпу в противоположный угол. Ошибки быть не могло. Этот голос он никогда не забудет, голос своего давнего попутчика и друга — Джоби Джексона.
Мистер Окройд нашел Джоби в самом дальнем углу, в толпе восхищенных слушателей. На нем был тот же красный шарф и костюм в коричневую клетку — или его точная копия. Физиономия его ничуть не побледнела и глаза блестели все так же, да и вообще он почти не изменился: разве что веселости немного поубавилось. Зима, голодный сезон для Джоби, оставила на нем едва различимый след. Еще минуту или две он рассказывал байку о громадном толстяке — при этом бурно жестикулируя для наглядности, — а мистер Окройд скромно стоял в сторонке, цедя пиво и покуривая трубку. Перебивать друга он стеснялся, но показаться ему на глаза все же хотел.
— Ну, — сказал Джоби, к всеобщему восторгу облапошив громадного толстяка, — дернем по второй? Я угощаю! Будете, мальчики?
Джоби вскочил и вдруг заметил мистера Окройда. Он пригляделся внимательней, наморщил лоб, и вдруг его лицо озарилось радостью узнавания.
