В понедельник вечером ужин состоял из макарон с сыром и зеленым горошком, фруктового салата и яичного пудинга. Мэгги так же машинально, как мать и брат, проглотила все это. Но в отличие от них она продолжала беспокоиться: ведь отец так и не появился. Мэгги не стала делиться с Аланом своей тревогой. Она знала, к тому нет особых причин, тем более для Алана, в характере которого она давно подметила одну особенность: он не обращал внимания на людей. Его занимали только цифры, элементарные частицы, коллекционирование и прочие вещи в том же роде.
Их мать, дама капризная, полная запоздалых сожалений о напрасно загубленной молодости, в которой ей не удалось сыскать лучшей доли, чем та, которую она обрела, всегда была мастерицей делать из мухи слона. Обычно она обиженно удалялась или сидела надувшись весь вечер, если ее муж задерживался на пять минут. Но сейчас, когда действительно никто не знал, где он, миссис Калуорф, должно быть из чувства противоречия, выглядела совершенно безмятежной.
— Не понимаю, почему ты все время твердишь об одном и том же, Мэгги, — заявила она. — Я уверена, ваш отец ввязался в какое-нибудь бесполезное дело, не сулящее ни ему, ни нам ничего хорошего. Вот Алан совершенно спокоен. Уж он-то знает своего отца!
Мэгги так и подмывало сказать, что Алан вообще никого не знает и знать не хочет, но она сдержалась.
Она была не в силах объяснить им, что именно ее так тревожит, и боялась нарваться на скандал. Как всегда в таких случаях, Алан немедленно сбежит в свою захламленную мансарду, чтобы укрыться там за книгами, коллекциями, научными проблемами, так и не дав Мэгги возможности втолковать ему, отчего она переживает — правда, Мэгги и сама не могла понять причины, — и уж конечно не станет, раскладывая все по полочкам, анализируя ситуацию, успокаивать ее, а она как раз нуждалась в утешении.
Алану было тридцать три, Мэгги — двадцать девять, что она, впрочем, тщательно скрывала. И хотя Алан получил степень бакалавра в Бирмингеме, а затем прослушал курс в Ньюкасле, он никогда не видел того, чего насмотрелась Мэгги за пять лет в Лондоне, где у нее была восхитительная, хоть и нелепая любовная интрижка, и потому Мэгги чувствовала себя куда старше брата. Он казался ей школьником- переростком. Одевался безвкусно, не следил за своей внешностью, о чем приходилось лишь сожалеть, потому что Алан был хорош собой — рослый, смуглый, этакий Авраам Линкольн. Мать его боготворила и, хотя самого Алана это крайне раздражало, говорила о нем как о будущем Эйнштейне. Но он был пока всего лишь Калуорф.
Мэгги пошла в мать. Они обе были невысокими, коренастыми, курносыми и сероглазыми. Порой Мэгги находила себя вполне привлекательной, но в иные минуты, которые стали наступать все чаще, ей казалось, что она всего лишь скучная толстуха.
С салатом было покончено, и после нескольких минут молчания Мэгги не выдержала.
— Беда нашей семьи в том, — выпалила она, — что все мы сухари!
— В буфете стоит херес, давай сбрызнем, — отозвался Алан.
Это был его любимый приемчик — играть словами к месту и не к месту.
— Не идиотничай. Ты знаешь, что я хочу сказать.
— А я — нет. — Мать уже не скрывала своего раздражения. — Ты сама-то знаешь?
— Мы слишком черствые, холодные. Поэтому с нами ничего и не происходит.
Алан заглянул ей в глаза, потом поднял правую бровь и опустил левую. Мэгги в детстве много лет пыталась научиться так же презрительно гримасничать.
— Что с тобой, Мэгги, девочка? Сначала ты бьешь тревогу по поводу того, что куда-то запропастился папочка. Потом заявляешь, что ничего не происходит. Так происходит или нет?
— И да и нет, — отпарировала она. — Если что и происходит, то только плохое. Отца нет, а как мне быть с кучей неподписанных чеков? Но не происходит то, что хотелось бы, чтобы происходило. И все потому, что мы такие сухари.
— Это меня устраивает. А то большинство типов, которых я стараюсь чему-то научить, просто страдают разжижением мозгов.
— И вы оба не лучше, — вмешалась мать. Что же касается вашего отца… — Она вдруг умолкла, не закончив фразы.
Мэгги больше не могла терпеть.
— Я считаю, Алан должен пойти в полицию.
— В полицию? Ты с ума сошла, Мэг. В участке все покатятся со смеху. Что это тебе на ночь глядя в голову взбрело? — В голосе Алана звучала насмешка, но в глазах мелькнуло беспокойство.
Мэгги мотнула головой.
— Извини. Сама не понимаю, что на меня нашло. Конечно, это было бы неразумно. Забудь.
Мать вышла из-за стола.
— Пойду взгляну, что делается у нас наверху. А вы приберите здесь, вымойте посуду. — И она вышла из комнаты.
Брат с сестрой навели порядок на столе и пришли к согласию, что теперь неплохо было бы выпить кофе, но никак не могли решить, кто из них его сварит. Алан всегда утверждал, что у Мэгги кофе получается слишком жидкий, Мэгги же считала, что он готовит слишком крепкий. Собираясь мыть посуду, они в очередной раз вяло поспорили на эту тему. Так актеры без огонька играют проходной эпизод в ожидании ударной сцены.
Вдруг в дверях появилась мать. Она бросила на них торжествующий взгляд и заявила:
— Я знаю абсолютно точно, куда исчез отец. Ну-ка позвоните тетушке Мэй. — Миссис Калуорф так и не научилась пользоваться междугородней телефонной связью. — Я уверена, ее непутевый муженек что-то натворил, попал в очередную передрягу, а ваш отец бросился его выручать.
— Как ты это узнала? — удивился Алан.
Мэгги заметила, что мать держит в руках листок бумаги.
— Отец оставил тебе записку? Это она?
— Разве ты сама не видишь? Прежде чем паниковать, надо было хорошенько все осмотреть.
— Я не шарю по чужим спальням, мама, — начала заводиться Мэгги.
— Перестань, Мэг. Ну, мамочка, — поощрил ее улыбкой Алан, — мы слушаем.
— Спасибо, дорогой. Когда я зашла к нам в спальню, то сразу увидела, что на месте нет маленького чемоданчика, отсутствует и кое-что из белья и спальных принадлежностей. Затем я заметила эту записку, ее кончик торчал из шкатулки, где мы держим деньги на непредвиденные расходы. Тут прямо сказано: «Взял десять фунтов. Срочно вызвали. Объясню все потом». — Она посмотрела на Мэгги. — Кто-нибудь звонил ему в магазин?
— Я выходила. Но миссис Чэпмен сказала, что папа говорил по телефону.
— Тогда я точно знаю, что произошло. — Мать презрительно фыркнула. — Этот наш окаянный свояк, муж Мэй, опять впутался в какую-то историю, и Мэй упросила вашего отца приехать в Лутон. — Она помахала запиской. — Он не объясняет, в чем дело, потому что вообще не любит объясняться, как вы знаете. А главное, ему прекрасно известно мое отношение к этой парочке. Он мне поклялся, что скажет «нет», если они еще раз посмеют к нему обратиться. Он и так много для них сделал, слишком много! Но у него же слабость к этим родственникам! Вечная история. Я говорила и говорю, что и сестра его такая же бессовестная, как ее муж. Она жалуется, что тот пьет. Но спросите меня, я-то знаю, что и она выпивает. Алан, позвони туда, номер в маленьком блокноте у телефона. И если ваш отец все еще там, скажи, что я хочу поговорить с ним сама. — Она подошла к сыну и забрала у него посудное полотенце. — Иди быстрее. Бог знает какую глупость они могут заставить его сделать!
Телефон стоял в гостиной. Алан, как человек, разбирающийся в технике, не имел обыкновения орать при междугородних переговорах, так что в кухне не было слышно ни слова. Сгорая от любопытства, Мэгги с матерью мыли посуду с таким независимым и гордым видом, словно демонстрировали новые моющие средства. Правда, миссис Калуорф, ненавидевшая невестку без малого тридцать пять лет, время от времени отпускала в ее адрес колкости, особенно часто упоминая двойную порцию виски, как главную семейную реликвию лутонской родни, Мэгги усердно работала мочалкой, изредка поддакивая:
— Да, я знаю, это ужасно, я знаю…
Вернулся Алан.
— Итак, — весело начал он, — отца там нет. И тетя Мэй даже не собиралась звонить ему в магазин. У
