неодобрительно посмотрели на Сисси, очевидно, приняв ее за проститутку. Я усадил ее в угол, заказал себе крепкого эля, а Сисси, сказав, что у нее в желудке «подкатывает», выбрала смесь под названием «джин с перцем», который барменши обычно рекомендуют дамам, когда у них подкатывает. Потом, конечно, мы заговорили об убийстве. Она сказала, что догадывается, о чем мы с дядей Ником рассказывали инспектору, но это не помешало ей подробно расспросить, что именно мы говорили ему про бедную Нони.
Минут через десять она сказала:
— Не пойму я тебя, Дик. Не пойму, как ты смотришь на это жуткое убийство — жуткое, так оно и есть. Ника я понимаю. Он человек твердый и уж очень гордится тем, что его ничем не проймешь. Что бы ни стряслось, он скажет, что видывал раз в десять хуже — в Берлине или еще где-нибудь. Но ты совсем не такой… Ты славный, впечатлительный… художник и вообще… Ты должен чувствовать, как это ужасно. Ты чувствуешь?
— Думаю, что да, Сисси. Это все еще так ново, и странно, и нереально. Если бы я увидел ее…
— Перестань. Я представляю себе… и я читала, как выглядят задушенные. И знаешь, Дик, я боюсь. Вам, двум мужчинам, ничего… вас никто не станет душить… но если его не поймают, на следующей неделе может настать мой черед. Ты не знаешь, что значит быть женщиной, Дик. Иногда чувствуешь себя такой беспомощной. Вот ты вдвоем с милым молодым человеком, и вдруг ты замечаешь его взгляд, и у тебя кровь застывает в жилах. Это правда, Дик, тут нет ничего смешного. А теперь мы знаем, что рядом с нами ходит убийца. И пока его не поймают, я никому из наших не поверю, вот на столько не поверю. Если кто-нибудь попробует меня остановить в темпом углу, я завизжу так, что весь город сбежится.
Тут явился дядя Ник — не затем, чтобы выпить с нами, а чтобы увести из бара.
— Они пригласили на замену ирландского тенора из Манчестера, — объявил он. — Сегодня на обоих представлениях будут битковые сборы, вот увидите, и публика разнесет театр, когда этот парень начнет выводить рулады про милую старую ирландскую мамочку. Стоит англичанам пойти в мюзик-холл, как они начинают обожать ирландцев.
В отношении сборов он оказался прав. Оба раза был аншлаг. Дядя Ник пришел в ярость.
— Талантом их не заманишь, а убийством — в два счета. Они гадали, кто из нас больше всего похож на душителя.
— Я их не осуждаю, — сказала Сисси. — Я тоже гадаю. — В это время мы уже сидели в гостинице и ужинали. — Пока что колеблюсь между Даффилдом, самым высоким из американцев, и этим противным Мергеном.
— Ну и хватит, девочка, — сказал дядя Ник. — Этого достаточно. Если тебя не остановить здесь, сию же минуту, ты будешь твердить об убийстве день и ночь. Ты не сможешь говорить ни о чем другом. Поэтому прекрати сейчас же. Пусть полиция выясняет, кто ее убил. Им за это платят, хотя я бы не сказал, что здешние очень уж преуспели. Двадцать против одного, что им придется звонить в Скотленд-Ярд. Так пусть они этим и занимаются.
— Какой ты бесчеловечный, Ник.
— Иногда мне хотелось бы, девочка, чтобы это было так. Ты говоришь, что напугана… охвачена ужасом…
— Так оно и есть.
— Конечно. Но ты очень похожа на эту проклятую деревенщину, которая сегодня набилась в зал. Тебе это доставляет удовольствие. Ты попробовала крови и теперь облизываешься…
Сисси вскочила, сверкнув глазами.
— Это грязная ложь, Ник Оллантон. Постыдился бы так со мной разговаривать. С меня довольно. — И она выбежала вся в слезах.
— Что-то у нас неладно, малыш, — сказал дядя Ник, не обращая внимания на ее вспышку. — Я тебе рассказывал о старом индийце, который как-то зашел ко мне?
— Вы начали, но потом остановились.
Он мрачно кивнул.
— Старый индиец сказал, что видит реки и океаны крови. Все это наших рук дело, сказал он. То, чего мы действительно хотим.
— Это уж слишком, дядя.
— Может быть. А может, и нет. Но едва у нас за кулисами случилось убийство, они все уже рвутся сюда, чтобы поглядеть на нас. Если ты живешь в таком городе, то талантом тебя не заманишь. Тут нужно совсем другое. Ты же сам видишь, малыш. А теперь я скажу тебе то же, что сказал Сисси. Предоставь это убийство полиции. А то, что думаешь, держи при себе. Я не хочу об этом слышать. Единственная мысль, которую я хотел бы от тебя услышать, — и это комплимент, малыш, — это что-нибудь новенькое для номера, пока я не подготовил фокус с двумя карликами. Мы не могли бы использовать твою живопись?
Я смутился.
— Ну… у меня была одна мысль…
— Давай выкладывай. Что касается деталей, то, как всегда, можешь положиться на меня.
— Зрители выбирают из нескольких сюжетов тот, который хотят видеть на картине, — деревенский дом, поле ржи, кораблик на море и так далее. Им показывают два пустых холста. Один стоит на мольберте и повернут к стене. На другом я начинаю писать — пишу быстро, потому что все уже намечено карандашом. Когда картина закончена, скажем, на одну треть, второй холст поворачивают лицом к публике, — и на нем видно то же самое изображение. У меня готовы две трети — на волшебном холсте тоже. Когда я закончил — закончена и вторая картина, точная копия первой. Конечно, картина на волшебном холсте написана заранее, но она покрыта сверху чистым холстом, который ходит на роликах с пружинами и убирается в раму. Конечно, я понимаю, что куда проще было бы показывать картину не по частям, а просто убрать весь чистый холст сразу…
— Но это не так эффектно, — нетерпеливо перебил дядя Ник.
Как всегда, едва только понадобилось обдумать и решить новый фокус, он делался другим человеком.
— Знаешь, малыш, у тебя есть чутье. Ну, давай подумаем, как это можно устроить.
Он достал карандаш и бумагу из своего вместительного внутреннего кармана. Следующие полчаса мы с ним с увлечением придумывали всевозможные приспособления для волшебного холста, который — дядя Ник настаивал на этом — мы непременно будем показывать зрителям совсем вблизи и даже позволим им потрогать его до начала фокуса. Конечно, я был горд и польщен тем, что дядя Ник так серьезно отнесся к моей идее. Что же до него, то, я думаю, он был счастлив уйти от мрачной сумятицы Баррингтона и побыть в своем маленьком чистом и светлом царстве тщательно продуманных, но невинных обманов. И может быть, этот случай потому мне запомнился, что больше мне уже не пришлось видеть дядя Ника таким счастливым и беззаботным.
6
Но Баррингтон готовил нам новые сюрпризы. В тот же четверг вечером случилась новая беда. Я занимал маленькую спальню в конце лестничной площадки. У дяди Ника и Сисси спальня была гораздо больше и находилась на той же площадке, но не рядом, а была отделена чем-то вроде ванной комнаты. Я упоминаю об этом, поскольку, мне кажется, тот факт, что мы были на одной площадке, но не в соседних комнатах, отчасти объясняет, почему Сисси решила воспользоваться случаем. Свет у меня уже был погашен, и я почти спал, как вдруг почувствовал — не увидел, но услышал, — что в комнату кто-то вошел.
— Дик, ты не спишь? Это я, Сисси.
— Что случилось?
— Ой, мне так страшно, Дик, милый. А ему все равно. Можно я побуду немножко… пожалуйста… пожалуйста. Я только хочу, чтоб ты обнял меня, тогда мне не будет страшно. Вот и все. Только обними меня и скажи, что все в порядке. Я не за тем пришла… честное слово, не за тем… мне страшно. Но я, конечно, понимаю, каково мужчине обнимать девушку, и если ты хочешь, так уж ладно… только успокой меня.
— Жалко, что ты так напугалась, Сисси… Право, тебе нечего бояться. Но это ни к чему, тебе это не
