поможет, а утром ты сама пожалеешь.
— Мне все равно, что будет утром. Самое главное то, что я чувствую сейчас…
— Не сердись, Сисси, но я не хочу, чтобы ты здесь оставалась — ради твоего же блага, да и моего тоже. Возвращайся к себе, пока мы все не попали в беду.
— Дик, милый, пожалуйста! Неужели ты не понимаешь?..
— Он все отлично понимает. — Сисси вскрикнула, и дядя Ник зажег свет. В длинном красном халате вид у него был почти сатанинский, он свирепо смотрел на Сисси, которая лежала поперек кровати чуть ли не обнаженная — поверх ночной рубашки на ней был только легкий платок. — Он все понимает, и я тоже. А теперь вставай и уходи — живо! — Когда она, громко рыдая, выбежала из комнаты, он сказал: — Она думала, что я сплю, а я не спал. Поэтому я слышал достаточно, чтобы понять, что это не твоя затея, малыш. Это что же, впервые?
— Да, дядя Ник. И будьте с ней помягче. Она и в самом деле напугана до умопомешательства…
— Откуда у нее ум, чтобы мешаться. А если она так напугана, значит, будет рада, что может уйти. А уйти ей придется.
— Нет, нет, дядя…
— Да, да, племянник. Завтра я заплачу ей за эту неделю и за следующую, но в субботу она кончает. И никаких споров. Спокойной ночи, малыш.
Наутро в пятницу, едва увидев его — Сисси еще была в постели, — я принялся умолять, чтобы он оставил Сисси, но он и слушать не желал и заявил, что все равно собирался избавиться от нее, потому что она прибавила в весе и слишком медленно двигалась в фокусе с ящиком и пьедесталом. Но я не поверил этому, хотя и промолчал. Истинная причина была в том, что она нанесла ему удар в самое больное место, она оскорбила его безмерную гордость, хотя ради справедливости следует прибавить, что в отличие от многих он ни разу не вымещал свою обиду на мне. Он снова и снова повторял, что ей придется уйти и что он найдет замену, какую-то девушку, которая работала с ним раньше, по тут нас прервал инспектор Фарнесс.
— Доброе утро, господа. Всего несколько вопросов, прежде чем вы займетесь делами…
— Я ими уже занимаюсь, — сказал дядя Ник. — Надо найти девушку на место мисс Мейпс. Объясни, Ричард. — И он вышел.
— Что происходит? — спросил Фарнесс, укоризненно посмотрев вслед дяде Нику.
— Он увольняет мисс Мейпс. В субботу она с нами последний день. Но я не думаю, что она у вас на подозрении.
— Вы правы, молодой человек. Ее можно отпустить. Совершенно независимо от вашего алиби — оно, кстати, подтверждено, — она не могла этого сделать. Вообще-то женщина может, если у нее большие руки, как у мужчины. Но у вас тут нет женщин с такими руками. Нет, это мужская работа. А если бы вам предложили угадать, кто бы это мог сделать? Кто больше всех натерпелся от нее? Ну знаете, заигрывает, поощряет, а потом говорит: ведите себя прилично.
— Честное слово, не знаю, инспектор. Мы ведь мало что видим. У нас не так, как в театре. Тут отыграют свои номера и расходятся по уборным.
— Так я и думал, так я и думал, — сказал он уныло. — Хотя кое-кто называл вашего карлика Барни. Что вы скажете?
— Нет. Барни бегал за нею как дурачок, — он ведь глуповат, — но все равно он ушел рано, вместе с Сэмом и Беном Хейесами.
— Я знаю. Ну, гадайте дальше.
— Все это ничего не стоит, — сказал я медленно. — Но я думаю… это либо Даффилд, либо один из трех американцев. И если вы скажете, что это чистейшее предубеждение, то будете совершенно правы, так оно и есть, инспектор. Меня только интересует, как вы собираетесь продолжать свое расследование. В воскресенье мы переезжаем в Престон, а через неделю в Блэкпул.
— Нам это все известно, молодой человек. Именно поэтому мы позвонили в Ярд. Не могу сказать, что я об этом жалею. Десять против одного, что вам пришлют инспектора Крабба. Слыхали о нем? Нет? Ну, это гроза преступного мира. Не очень похож на краба, но ведет себя в точности как краб — идет все в сторону, в сторону и вдруг, смотришь, сцапал голубчика. Я знал Альфа Крабба, когда он был тут сержантом. У него такой вид, будто он нашел шесть пенсов, а потерял шиллинг, но с ним шутки плохи. А где мисс Мейпс? Еще не встала?
— Да. Скрывает свое горе.
— Как вы думаете, она сможет сообщить мне что-нибудь новое — тем более раз она уходит?
— Нет, инспектор. Вчера она не переставая говорила об убийстве, но ни разу не сказала ничего такого, чего бы я не знал. На вашем месте я оставил бы в покое бедную Сисси. Вы ничего не добьетесь, кроме ручьев слез.
Я сам боялся этих слез, но вышло так, что я их не увидел. К сожалению, — ибо я очень привязался к Сисси, — я даже не смог проститься с нею. Она нарочно так устроила. Почти весь тот день она оставалась в постели; потом отработала два вечерних представления, ни с кем не перемолвившись и словом; я бы не поверил, что она может держаться так отчужденно. А потом у нас с дядей Ником и Сэмом Хейесом возник технический спор по поводу одного эффекта, так что мы вышли позже обычного. Нас ждал ужин, но Сисси не было ни за столом, ни возле него.
— Я устал, малыш, — сказал дядя Ник. — Сбегай наверх и скажи ей, что мы здесь. Если она еще дуется и не желает ужинать, это ее дело. Но я хочу есть.
Когда я вернулся, еда была на столе, и дядя Ник уписывал ужин за обе щеки.
— Долго же ты там, — проворчал он. — Если она не хочет спускаться, то и не надо. Я же тебе сказал. Спорить с ними бессмысленно, так и знай.
— Я не мог с нею спорить, ее там нет, — сказал я, усаживаясь. — Я должен был все осмотреть, чтобы убедиться, что она уехала.
Он уставился на меня.
— То есть как — уехала?
— Там нет ничего из ее вещей, дядя. Она, наверное, заранее уложилась. И ее тоже нет. Она могла успеть на последний лондонский поезд.
— Будь я проклят! Вот мстительная дрянь! Получила деньги между представлениями, притом за неделю вперед, и ушла, не сказав ни слова, и нарочно посадила нас в галошу. Таковы женщины, малыш. Черта с два им можно верить. Она прекрасно знала, что я условился с Дорис Тингли, что га приедет в Престон в воскресенье, стало быть, завтра ее еще никак быть не может — и вот она уезжает, не сказав ни слова, и сажает нас в галошу. Все проклятая бабья злоба. Никакой лояльности ни мне, ни номеру.
По молодости лет этот праведный гнев умного человека показался мне нелепым. (Как я узнал впоследствии, праведный гнев обычно таким и бывает.) Он сам сказал бедной девушке, что в конце этой недели выгоняет ее только потому, что она задела его гордость, а теперь, когда придется отыграть без нее два представления, он осуждает ее за отсутствие лояльности, словно она снова его оскорбила. Втайне я не мог не разделять этот реалистический женский взгляд на вещи, и комичная вспышка дяди Ника объяснила мне, почему мужчины так часто кажутся женщинам тупыми чурбанами и надутыми лицемерами. Но, с другой стороны, я тоже был задет тем, что Сисси уехала, не попрощавшись со мной. В конце концов, мы провели вместе много месяцев и были друзьями.
— Ну что ж, утром найдешь Сэма, Бена и Барни, малыш. Днем мы прогоним весь номер и напихаем всякого старья. И как только прожуем эту жвачку, я закажу сцену для репетиции. А ты скажи Сэму и Бену, пусть проверят аппаратуру. Что бы мы ни делали, все будет из рук вон, но для субботнего вечера в Баррингтоне сойдет. Молю Бога, чтобы глаза наши больше не видели этого проклятого места.
— Я тоже, дядя Ник, — воскликнул я с жаром. — Эта неделя — сплошные неприятности.
Он пристально посмотрел на меня.
— Да, но могло быть еще хуже, чем ты думаешь, малыш. А теперь — за дело. Прежде всего надо подсчитать, сколько времени занимают фокусы с участием девушки: тогда мы будем знать, сколько надо заполнить старыми трюками.
Было уже поздно, я поднялся к себе в комнату усталый, разделся и уже был готов лечь, когда заметил письмо, которое Сисси засунула между подушкой и покрывалом. Несколько минут я никак не мог
