очень нехорошо. Надо было мне не опаздывать, но жена улетает в Париж. Удивительная вещь: как только, хотя бы косвенно, в дело впутывается Париж, так начинается какая-то странная кутерьма.
— Позвонить, что вы пришли?
— Нет, нет, не надо торопиться. А то у него сразу возникнут подозрения.
— Может быть, он только собирает статистические данные? — с надеждой сказала она.
— Ни секунды не верю. Его прислали подготовить доклад о работе Дискуса. Ведь вы сами сказали, что у него такой вид.
— Да, он какой-то невозмутимый, насмешливый, высокомерный…
— Вот, вот, все они такие. — Сэр Джордж помолчал, потом добавил: — Нет, Джоан, нам лучше всего вести себя как ни в чем не бывало, работать, как работаем каждое утро, будто ничего не случилось. Захочет этот Джонс прервать нашу работу — хорошо, пожалуйста. Но сейчас будем работать. Давайте-ка сегодняшнюю почту.
Просматривая письма при Джоан, сидевшей наготове с блокнотом, сэр Джордж почувствовал облегчение. Он с удовольствием занимался такими разумными административными делами. Несомненно, по некоторым письмам возникнут досадные, а иногда и неразрешимые вопросы, потому что Дискус стоит где-то на самой грани государственной ответственности, а дальше лишь темный хаос — все отрасли искусства. Но когда он сидел вот так, просматривая утреннюю почту, и Джоан, с ее огромным опытом, на лету ловила брошенное вскользь слово или восклицание, ему казалось, что он работает в каком-то деловом учреждении, и это очень успокаивало. Более того, через двадцать минут он совсем забыл, что где-то внизу сидит этот тип, Джонс, и что Элисон вот-вот улетит в Париж, где Марджори Сидни немедленно превратится в Неда Грина, одержимого страстями и алкоголем. Еще с четверть часа он диктовал ответы на те немногочисленные письма, которые требовали личного вмешательства генерального секретаря Дискуса. Плавно лились знакомые фразы. Джоан уже заполнила блокнот. Но именно в ту минуту, когда ему особенно приятно было работать, вторглось нечто незнакомое, не поддающееся контролю: с шумом ввалились какие-то неизвестные люди, заполнив весь кабинет. Правда, их было всего шестеро — пожилая пара, двое юношей, две девицы. Но все они выглядели весьма внушительно, все пытались пожать ему руку, все говорили разом — оттого и казалось, что они заняли весь кабинет. И не успел сэр Джордж опомниться от внезапности этого нашествия, как пожилой человек, размахивая бутылкой виски, наполнил из нее стакан, стоявший на столе, и сунул его в руку сэру Джорджу. У того перехватило дыхание от изумления, и он с трудом попытался спросить, что им надо.
— Тихо все! — заорал пожилой человек. У него был оглушительный бас. — Пусть будет тихо, пока сэр Джордж скажет нам приветственную речь!
Сэр Джордж только озирался, а они стояли и ждали. У пожилой женщины был довольно измученный вид, но все четверо молодых, при ярко выраженном семейном сходстве, были очень хороши собой — черноволосые, с блестящими зеленовато-серыми глазами. У пожилого мужчины была необычно большая голова, и лицом он походил на одного из наиболее развращенных римских императоров.
— Ваше слово, сэр Джордж, — подбадривающим голосом сказал он. — Мы превратились в слух. Мы в вашем распоряжении, сэр.
— Послушайте! — сказал сэр Джордж. — Что это значит? Кто вы такие?
— Глоточек виски — специально для вас привез, выпейте и скажите, вы когда-нибудь пили что-нибудь лучше?
— О нет! — сказал сэр Джордж. — Кто это по утрам пьет виски? — Он поставил стакан. — Но вы мне объясните вот что: кто вы такие? Что вам здесь нужно? Я хочу сказать, кто бы вы ни были, непозволительно вот так вваливаться в мой кабинет. Это нетерпимо, понимаете, совершенно нетерпимо.
Но тут Джоан Дрейтон, в нарушение всех приличий, вдруг громко прыснула и рассмеялась. За ней расхохотались обе девушки, за ними — пожилая женщина: очевидно, и она не устояла против таинственной тяги всех женщин находить смешные стороны в самых серьезных ситуациях, что уже давно удивляло и раздражало сэра Джорджа.
— Сначала, вот именно, с самого начала, мне надо было представить вам, сэр Джордж, мою жену и всю мою семью — мою труппу. Я — Шон О'Мор, директор и ведущий актер западноирландского передвижного театра О'Мора. Это Мэри Салливен, в обычной жизни — миссис О'Мор. Это наши сыновья, Хью и Рори, и наши дочери — Шейла и Пэдди, все они — актеры нашего театра. И между нами говоря, сэр Джордж, могу вам дать честное слово, что с помощью двух-трех девушек и нескольких статистов мы можем сыграть любую пьесу, да, сэр, любое драматическое произведение. С огромным успехом мы уже много лет объезжаем весь запад Ирландии, сэр Джордж, играем везде — от однодневных спектаклей в маленьких зальцах, а если понадобится — и в сараях, до многонедельных гастролей в Галлоуее и Лимерике, при ежедневной смене программы! — Он торопливо глотнул виски с таким громким бульканьем, что сэр Джордж не успел перебить его. — Да, сэр Джордж, прошу отметить, сэр, вот именно, прошу отметить — мы
— Мистер Хейвуд смотрел нас три вечера подряд, — крикнул Рори, когда отец остановился, припоминая названия мелодрам, — и говорил, что мы играем великолепно. Папа, при тебе та записка, что он написал в последний вечер?
— Он был очень пьян в тот вечер, бедняжка, — сказала миссис О'Мор. — И Шейле или Пэдди — который из вас, девочки? — пришлось дать ему пощечину.
— Это я его — да разве это пощечина?
— И я тоже, совсем легонько, — добавила вторая девица, — лишь бы дать ему понять, что мне не до его нежностей.
— Замолчите, вы обе! Вот она, его записка, написал в последний вечер, когда мы с ним выпили на прощание.
И мистер О'Мор развернул листок и сунул его прямо под нос сэру Джорджу. Сэр Джордж взял листок: почерк был, несомненно, Хейвуда, но подозрительно нечеток, да и сама бумага сильно запятнана не то вином, не то подливкой. Ни один добросовестный службист не счел бы эту бумажку за документ. Она гласила: «Труппа О'Мор — поразительна, острота и сила — прекр. женщины… мужественные мужчины — воскрешают традиц. простоту, противопостав. англ. театру — наст, находка, давно искал — немедля сообщить сэру Дж.».
— По этому… м… мм… документу можно заключить, что на мистера Хейвуда ваши спектакли произвели большое впечатление. Конечно, он в некотором роде энтузиаст и, будучи в отпуску, вероятно, выпивал сверх обычной меры. Но, как я вам уже говорил, мне он ничего не докладывал. И я решительно отказываюсь понять, на каком основании вы явились сюда ко мне, без всякого предупреждения, совершенно непозволительным образом.
Ему в ответ загремела вся труппа О'Мор, и мистеру О'Мору еле удалось перекричать остальных. Когда наступила тишина, он строго посмотрел на сэра Джорджа.
— Но ваш собственный сотрудник мистер Хейвуд сказал мне: «Шон О'Мор, такой случай бывает раз в жизни. Отмените все спектакли, — говорит, — поезжайте прямо в Лондон и явитесь к сэру Джорджу Дрейку, генеральному секретарю Дискуса».
— Какая нелепость!
Тут О'Мор разгневался.
— Да какого черта вы тут швыряете мне в лицо всякие ваши «нелепости», когда я вам точно повторяю — а память у меня исключительная, понимаете, исключительная — слова вашего собственного уважаемого мистера Хейвуда? Рори, Хью, правильно я повторил слова мистера Хейвуда или нет?
— Правильно, отец!
— Слово в слово, отец.
— Слышите? — сердито спросил О'Мор. Он ткнул в сэра Джорджа стаканом, как указкой, в результате чего пролил виски на письменный стол. — Перестаньте же, ради всех святых, повторять свои «нетерпимо» и
