Тут они принялись возмущаться втроем, и из их церковного хора я понял, что в их дворе львы не водятся, а водятся маленькие собачки, да и те никогда «на клунбы не оправляют надобностев».
— Вот! — остановил я их, чувствуя, как натягивается поводок и по нему пробегает электрическая дрожь готового ответить за свой поступок друга. — Вот видите? А что это значит? Это значит, что ваши собачки писают в чужих дворах. Раз они не писают в своем. Вот это ваше окно, что ли? — указал я кивком головы на предполагаемое окно своей клиентки.
— Ну, не наше! — хором ответили они, как будто проживали в одной квартире.
— Не ваше. А собачка там живет?
Они переглянулись.
— Вроде живет? — тихо справилась одна у подруг. — Живет, маленькая такая, рыженькая с белым, она ее куда то водит…
Больше нам с Шерифом здесь делать было нечего.
— Я вам скажу, куда они друг друга водят! — победоносно изрек я, перехватив друга за ошейник. — Под мое окно. А поскольку они справляют свои надобности на нашу «клунбу», мы пришли на ихнюю. Что к вам вообще не имеет даже косвенного отношения. Честь имею!
Может быть, после этого и разразился большой скандал, но пока мы шли до угла, сворачивали за него — степенно, с достоинством, — вслед звенела тишина, как ночью на сельском кладбище.
Дело было десятого сентября, в среду, осень уже вытесняла воспоминания о лете, как город — деревню, а умственный труд — физический: медленно, но неотвратимо. Ветер времени подметал мостовые столицы, еще не опохмелившейся после своего пира во время общей чумы, гнал по тротуарам пригласительные билеты на Лучано Паваротти и уносил в небытие миллионы недоплаченных врачам, учителям и прочим шахтерам «зеленых» листьев. Впрочем, в Москве все доплачено, шахтеров нет — они живут в России, а это другая страна, и ее личное дело, кому она там чего недоплатила.
Наше дело — искать виновного в наших неприятностях. То есть Борю.
— Мужик, — шагнул к нам из-за фонарного столба небритый, с подбитым глазом, в спортивных рейтузах с вытянутыми коленками и пиджаке на голое тело джентльмен. — Дай, я твоего кореша подержу, пока ты будешь мне треху из портмонета доставать?
«Какое счастье, что я купил Шерифу колбасы и он уже успел набить желудок!» — подумал я.
Кореш угрожающе зарычал. Джентльмен выжидающе остановился.
— Где вы изволите проживать, любезнейший? — спросил я, не спеша доставать требуемые три тысячи из кармана.
— Че?.. Живу где, что ль? — испугался он хорошего обхождения. — Дык вона, в доме, где еще?
— В этом?
— Ну.
Я лениво сунул руку в карман, делая вид, что пересчитываю там купюры. Джентльмен алчно сглотнул.
— Давно?
— Че?.. Живу, что ль? Давненько. Тридцать второй годик.
Если из глыбищи прожитого высечь восьмерку сдержанного режиму.
— Ясно. А что, собачников на Сиреневом бульваре вам не доводилось встречать? Так называемые «собаковозки» тут не ездят?
Он почесал за давно не мытым ухом, неуверенно покачал головой, похожей на насупившегося ежа, но смелости ответить отрицательно на себя не взял и, к своей непропитой чести, позвал консультанта.
— Харитон! — свистнул пронзительно. — Подь сюда!
Из-за кустов вылез долговязый его собрат с жеваной гильзой от папиросы, зажатой между двумя рядами железных коронок, сработанных лагерным стоматологом. Шерифу он не понравился, пришлось его одернуть коротким рывком поводка, чтобы не испортил операцию.
— Тут мужик собаку на живодерню сдать хочет, — объяснил джентльмен. — Бывают они поблизости, не встречал?
Шаркая стоптанными кедами, консультант подошел на расстояние перегара, оценивающе поглядел на потенциальную жертву живодеров.
— Встречал, — ответил с просвистом туберкулезника. Потом посмотрел на меня, сплюнул: — Скажи этому садюге, пусть он лучше себя на живодерню сдаст! Пошли, на хрен, отсюда! Не надо мне его трехи.
Даже если он оттянул пятнашку за убийство, я к нему проникся уважением.
— Ладно, ребята! Стойте! — сказал, позабыв о заявленном лексиконе. — Это моя собака. Если вопрос действительно встанет о живодерне, я пойду туда вместо него. Гадом буду! Век свободы не видать! — Льдинки в глазах консультанта растаяли, но слезы еще не потекли. — Я ищу одного пса редкой породы курт-зинг-платц-бурбон-терьер. Он пропал сегодня на углу Девятой Парковой и Верхней Первомайской. Одна милая дама, его хозяйка, сказала, что, если я не найду его — завтра в полдень найду ее. В петле.
С этими словами я протянул джентльмену пятитысячную купюру. Нужно ли говорить о том, с какой скоростью она исчезла в кармане его смокинга?
— Так бы и сказал, — укоризненно посмотрел на меня консультант. — Значится, так, друг. Тут, было дело, они шерстили до праздников. Навроде Хозяин приказал очистить город от нас и от собак. Мы с Юриком сами вчера из Рязанского отстойника вернулись. А давеча поутру я видал такой фургон. Раненько, часу в шестом. Ме-едленно так по Щелковскому ехал…
— Ты дело говори, — перебил казначей.
— Какое дело-то? Чтоб кого замели — не видал, врать не буду. А из фургона лаяло — слыхал. И не одно.
— Как он выглядел, фургон этот? Грузовой, легковой?
— Легковой. Старый «Москвич» ижевский, каким мороженое возят. Я еще подумал: во гады!
— Это все? — спросил я.
— Все. У владельцев собак поспрошай, может, они в курсе?
— Хреновые дела, — сплюнув, констатировал джентльмен. — Болтаться бабе в петле. И у тебя, брат, нету возможностев — ну никаких. Крадут их теперь — кто на продажу, кто на пропитание, котлеты из них делают, шапки шьют. Для китайцев они навроде как для нас горькая, а китайцев теперь по Москве больше, чем собак.
Слушать об этих ужасах мне не хотелось, хотя я и знал, что живу во время развитого каннибализма. Поблагодарив детей подземелья и отказавшись составить им компанию, мы с Шерифом побрели по скорбному пути кавалера Бори дальше.
Недалеко от поворота на Парковую мне позвонил Каменев — он всегда звонит мне в это время, мы старинные приятели с полковником МУРа, который до недавней смены милицейского начальства прозябал в детективном агентстве «Альтернатива», а теперь вернулся в свою альму-матерь с повышением в должности и звании.
— Привет, Француз, — раздался в трубке бас могильщика криминала. — Ты жив?
— Я же СТО-летник, а прошло только тридцать четыре. Как ты-то, все пугаешь мафию?
— Я пугаю, да она не боится. Что поделываешь?
— Трапезничаю. Шериф где-то поросенка с хреном раздобыл.
— В то, что он хрен раздобыл, я еще, может быть, поверю. Обои поклеил?
— Поклеил. Ты мне помощь хотел предложить?
— Вроде того. У нас тут смешная история развивается — с потусторонним оттенком. Ты ведь такие любишь?..
Когда-то мы с ним и с нашим покойным другом Петей Швецом — «важняком» из Генпрокуратуры — размотали дельце, о котором теперь пишут книжки: отыскали секретную лабораторию, где программировали мозги боевиков для государственного переворота. Ну да ладно, как сказал один кабинетный работник: «Брехня все это!» Жаль только, что за эту «брехню» Петька Швец голову сложил, Вадику Нежину гранатой живот распахало, а хороший молодой парень в моей тачке в воздух взлетел. На его месте должен был быть я…
— Я такие люблю, Саныч. Но на ментов не работаю.
