Хорошо, что электричка вскочила на мост над речкой Лихоборкой и гулкие колеса наполнили вагон грохотом: я открыл глаза (сколько спал? секунд пять-семь?) и увидел, что Давыдова высыпает на ладонь какие-то таблетки. Резкая смена пограничных состояний обострила мою реакцию. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, я бессознательно выхватил у нее маленький пластмассовый флакончик; белые продолговатые «семечки» рассыпались по грязному полу, она вскрикнула и отшатнулась, машинально закрыв руками лицо, словно я пытался ее ударить.
— Не дурите, Давыдова! — потребовал я сквозь зубы, осознав, что едва не оплошал: таблетки назывались этаминал-натрий и применялись как снотворное — где-то в моей неврачебной практике уже встречались. Но если бы они были даже предназначены для лечения запоров, таким количеством, какое хотела проглотить Давыдова, можно было отравиться. — Когда вы подвешивали к люстре накачанный «Си- эном» шарик, а потом делали стерильную уборку в квартире Матюшиной-Балашовой и гримировали ее труп, вы вели себя мужественней, не правда ли?
— Ложь! Ложь! Я ничего такого…
— А кто? Брат? Или Матюшин?
Последнего я назвал, заведомо зная, что к убийству тетки он непричастен, но хотел услышать что- нибудь по этому поводу от нее. «На понт», однако, она не взялась, только мотала головой и ежесекундно меняла окраску.
— Оставьте меня, — попросила едва слышно. — Я отведу вас к Ямковецкому, только… только оставьте!..
Что и требовалось. Я же не садист какой-нибудь, чтобы рвать ей душу, хотя она и нехорошая женщина, конечно.
Толстый тип в очках встал и, придерживаясь за спинку сиденья, пересел к нам. Этого еще не хватало!
— Извините, — ни с того ни с сего, вынул он из широких штанин краснокожую паспортину и, раскрыв на последней странице, протянул Давыдовой: — Не дадите ли вы мне свой автограф? Вы моя любимая артистка, честное слово, я все фильмы с вашим участием смотрю. Сейчас… ручку… — пошарил по карманам.
Давыдова открыла рот. Зная ее артистическую натуру, я понял, зачем: чтобы послать его на х… вследствие чего разразится грандиозный скандал.
— Поставь подпись, Марина, — упредил я готовую сорваться с ее уст тираду и пояснил кинолюбителю: — Я ее менеджер, папаша. Сопровождаю на концерт.
Давыдова взяла паспорт, ручку и вдруг захохотала, да так, что привлекла всеобщее внимание.
— Она очень рада, что вы ее узнали, — объяснил я растерявшемуся мужику. — Поставь подпись!.. Ну?! — прекратил припадок гипнотическим взглядом.
С горем пополам она расписалась.
— Вот большое спасибо! — подул на автограф тип. — Вот спасибо! Дочка моя будет очень рада! Да и сын тоже, и жена. А теща, так та вообще с ума сойдет! Соседки…
— Спасибо, — ответил я за псевдо-Неелову и, пожав ему руку, легкими толчками выпроводил на свое место.
Плечи Давыдовой затряслись, но на сей раз она не смеялась.
«Может, позволить съесть ей одну таблеточку?» — подумал я, но воплотить свое решение в жизнь не успел: она зарыдала вдруг, всхлипывая и завывая, и самые натуральные слезы без малейшей примеси глицерина оросили ее лицо.
«Тушь «Макс Фактор», — определил я, не обнаружив на ее щеках черных потеков.
— Какая артистка! — восхищался между тем завороженный кинолюбитель. — Ах, какая артистка! Вы посмотрите, — обратился к соседям, — только что смеялась, а теперь плачет! Трагикомическая артистка, можно сказать! А еще говорят, Россия талантами оскудела! Никакие Джина Лоллобриджида с Бриджидой Бардой так не смогли бы!
Человек пятьдесят, словно завороженные, смотрели на «артистку», поиском которой уже почти сутки занимался Московский уголовный розыск, и, как только она затихла, бурно зааплодировали.
— Браво! — кричал толстяк. — Браво!!
«Платформа Дегунино, — сообщил совсем уже набравшийся под завязку бас и, сам того не ведая, спас положение.
— Выходим! — приказал я.
Она достала из сумочки пудреницу.
— Нам дальше, — не повиновалась, приводя лицо в относительный порядок.
— Пошли! — еще требовательнее повторил я и встал. — Перейдем в другой вагон, сзади сидит опер из МУРа, я его знаю.
Она подняла на меня испуганные глаза, щелкнула пудреницей. Я подхватил ее сумку.
Колеса стучали все реже и смолкли вместе с аплодисментами; мы вышли в тамбур.
— Где Ямковецкий? — напрямик спросил я. — Быстро!
— В Водниках меня должен встретить его человек, — прошелестела она крылом умирающего лебедя.
«Следующая — Бескудниково».
Мы поехали. Я взял Давыдову под руку и провел через два вагона в направлении, обратном движению. Здесь мы нашли укромное местечко у окна.
— Не надо больше гастролей, Евгения Васильевна, предупредил я. — Если не хотите, чтобы они стали последними.
Она медленно дошла до края платформы Водники, изредка оглядываясь и останавливаясь, так что я уже подумал, не ждет ли она очередную электричку, чтобы броситься под колеса по примеру Анны Карениной.
— Вы знаете этого человека? — спросил я.
— Нет!
Это отрицание было ее новой тактикой: теперь она на все мои вопросы отвечала либо «да», либо «нет» — односложно и неприязненно.
«Затягивает время, — догадался я. — Но зачем?»
— Где именно вы должны были встретиться?
— Там, — кивнула Давыдова на запад, за железнодорожное полотно.
— Тогда вперед! — подтолкнул я ее, не позволяя взять инициативу в свои руки.
Она дошла до стрелки и стала неуклюже перешагивать через рельсы, видно, ноги плохо слушались ее. Напряжение в наших отношениях, возникшее с первой встречи, выросло уже, должно быть, до двухсот двадцати вольт. Мне вспомнились китайцы, сопровождавшие меня на загородную свалку, — как там, так и здесь я ничего не мог поделать, не зная ни местности, ни условий встречи.
За железнодорожным полотном потянулось вшивое редколесье, вдалеке виднелись постройки Долгопрудного, слева по ходу должно было находиться Клязьминское водохранилище, если я правильно ориентировался — никогда раньше не был в этих местах.
Несколько человек, покинувших электричку вместе с нами, давно разошлись в разных направлениях; по шоссе мчались машины, где-то заунывно гудел дизель; радуясь солнечному дню, щебетали птицы — казалось, осень остановилась и отступила.
— Послушайте! Долго вы еще будете меня за нос водить? — занервничал я, когда Давыдова резко свернула и, углубившись в лесок, быстро пошла по просеке, параллельной асфальтированной велодорожке. — Сколько нам идти?
Она повернулась, гневно глянула мне в лицо и сделала конфиденциальное заявление:
— Мне нужно в туалет!
До сих пор мне как-то в голову не приходило, что она может хотеть в туалет.
— Ну идите, — пожал я плечами. — Только если через три минуты вас не будет — не обессудьте. В пионерском возрасте я занимался «охотой на лис», так что побег не удастся.
Она покосилась на сумку в моей руке, словно там была туалетная бумага, но ничего не сказала и
