телефонным звонком. Ничего странного — Онуфриев сам рассказывал, что еженедельно посещает ресторан, и, конечно, миллионера и его жену здесь знал каждый.
Мы посидели, глядя друг на друга, молча, но вовсе не потому, что не о чем было говорить: слов набежало столько, что трудно было произнести первое.
— Рассказывай! Как ты жил, что делал, вспоминал ли обо мне?
— Вспоминал. И очень часто.
— Где ты работаешь?
— Чего можно ожидать от сына военного? — отшутился я.
— Женат? Дети есть?
— Детей пока нет. А ты?
— Замужем. Сын Сережа семи лет.
— Поздний ребенок. Что так?
— У меня второй муж. Первый был капитаном, детей иметь не хотел.
— Счастлива?
Она подождала, пока официант нальет шампанское в бокалы и удалится.
— Ты знаешь, что такое счастье? — улыбнулась. В вопросе прозвучала надменность.
— Да где уж мне! За нашу встречу?
Мы выпили. Официант приволок холодные закуски в неимоверном ассортименте.
— Признавайся, ты хозяйка этого заведения? — недоуменно посмотрел я на Лиду.
— Почти угадал. Хозяин этого заведения — дядя Витя, компаньон моего мужа.
— И чем же занимается твой муж, если не секрет? — Вопрос слетел с языка нечаянно и очень мне не понравился: я знал, кто ее муж, а Онуфриев меня видел, и рано или поздно ей станет известно о моем притворстве.
— Бизнесом. Меня это вполне устраивает, — широким жестом обвела она ресторан.
— Ясно. Ты училась на экономическом? — вспомнил я.
— Да, но это мне не пригодилось.
— Я слышал, иметь много денег в наше время небезопасно? Она засмеялась:
— Совсем даже наоборот! В наше время опасно иметь мало денег.
Как ни старался я убедить себя в том, что она — мужественная женщина и не хочет омрачать нашей встречи рассказом о своих неприятностях, ничего не получалось: быть на волоске от смерти, претерпеть унижения, едва не потерять ребенка и всего через пару дней вести себя так, словно киднапперы похитили не ее, а кого-то другого, да и то — в американском видике?.. На ее месте не то что любая другая женщина, а и я бы, пожалуй, неделю отпивался валерианкой!
— Помнится, кто-то говорил, не в деньгах счастье? — задержал я на ней взгляд.
— Время меняет жизненные установки и моральные ориентиры, — ответила моя первая любовь, нанизывая на вилку ветчину.
— На материальные?
— Я ни о чем не жалею. Ни о том времени, когда им распоряжалась я, ни об этом, которое распоряжается мной. Твои старики живы?
— Слава Богу. Живут в Измайлове. Мама давно на пенсии, отец в отставке. А твои?
— Моих уже нет. И дом наш снесли.
— Я видел.
— Вот… Так что я теперь — сама по себе. — В глазах ее промелькнула светлая грусть, но тут же потухла, не успев разгореться.
— Где сейчас твой сын?
— У свекрови в Хоброве, муж его повез туда сегодня утром. Мальчишке осталось жить на свободе меньше месяца: потом — школа, институт, работа — и вся жизнь.
Мне показалось, что замужем за денежным мешком ей живется не сладко, но не спрашивать же об этом у нее. По крайней мере обилие золотых украшений и платье в полтыщи долларов не портили ее осанку.
Изредка Лида кланялась и улыбалась кому-то из посетителей, не испытывая никаких неудобств по поводу появления в обществе с незнакомым мужчиной. Наверно, я устарел, как и нравы времен Анны Карениной.
Мы еще выпили.
— Пойдем потанцуем? — предложила она.
Танцевал я не лучше циркового медведя, так зато ж и не хуже. Громкая музыка заглушала слова, но все они были необязательными. Постепенно мне начинало здесь даже нравиться: толчея, звон посуды, мелькание цветомузыки, сигаретный дым, туманом заволакивающий большой зал, — все это скрашивало неловкость, которую испытывали мы оба.
Рядом со мною была женщина. Богатая и красивая, а главное — та, из-за которой я не спал столько ночей, свидания с которой ждал каждый день, каждую минуту, женщина, почти два года наполнявшая мою жизнь в пору ее расцвета. Лед прошедших двух десятилетий быстро таял. Мы стали вспоминать наши встречи и признания в любви на промокашках и листках из тетрадок в клеточку.
— Помнишь тот полуостров, на котором ты собирался воздвигнуть для нас замок? — спросила она, когда мы вышли на улицу.
Над Градинском уже загустела ночь.
— Полуостров Первого Поцелуя, — рассмеялся я. — Помню, конечно. Интересно, как там сейчас?
— Да так же. Замка так никто и не построил.
Мы пошли по переулку в направлении улицы Центральной. Я уже начинал жалеть о том, что не рассказал ей правды о себе и о цели своего визита, о своем участии в ее освобождении. Может быть, муж запретил ей говорить о недавних злоключениях — это как-то могло повредить ему в бизнесе или подпортить репутацию. А может быть, это было и хорошо! Пошли они все на фиг, эти свинцовые мерзости действительности: мы снова были Лидой и Веней, снова, как когда-то, шли по теплому доброму Градинску, хмельные от встречи и воспоминаний, и от сознания того, что чувства наши угасли не совсем.
Я вспомнил, что ее кто-то привез: сзади за нами следовала машина, хотя до Лидиного дома было минут десять ходу. Увы, киднапперы все же были реальностью, и Борис Ильич, уезжая к матери в Хобров, оставил жене охрану.
— Ты знаешь, у меня до сих пор в шкатулке твои записки и письма из армии, — говорила она, не обращая внимания на сопровождение, — и фотографии наши в альбоме тоже есть.
— Правда? Приятная неожиданность для меня, — соврал я, чувствуя, как захолонуло сердце: если мои фотокарточки хранятся в ее альбоме, их видел Онуфриев, а я, как сказала Лида, не очень изменился с тех пор. Он мог узнать меня и сказать ей об этом. Тогда она знала и кто я, и зачем объявился в Градинске, а значит, все слова и вздохи при луне — игра?
— Я попробую найти их, — будто прочитав мои мысли, сказала она. — Ты еще побудешь в Градинске?
— Пожалуй. Ведь еще надо посетить наш полуостров?
Мы подходили к дому, где жили Онуфриевы. Я снова подумал, что нет никаких оснований сомневаться в искренности некогда любимой женщины, но, когда мы дошли до подъезда, все же почувствовал облегчение.
— Может быть, ты все-таки зайдешь? Шел первый час ночи.
— Я видел неревнивых мужей, но не настолько же, — показал я на часы.
— Он действительно не ревнивый, — улыбнулась она.
— То-то с нас не спускают глаз все время, пока мы вместе!
Если бы мы стояли где-нибудь под фонарем, то я наверняка увидел бы, как лицо ее заливает краска: во всяком случае, раньше она умела краснеть.
— У богатых свои причуды, — пошутила она. — Не обращай внимания. К ревности это не имеет никакого отношения. Где ты остановился?
— Бросил якорь в одноименном отеле. Четыре — тридцать один.
Она слегка приподнялась на цыпочки и, быстро поцеловав меня в щеку, вбежала в подъезд, как
