что они поведут слежку от самого дома. Юшков — спец по „наружке“: раскрутит сразу», — понял Рыбаков.
Ехать предстояло одному.
Он достал из железного ящика в кладовке «лимонку», набил патронами две обоймы.
— Все! — сказал опер вслух. — Ты мой, Кных!
…Как старлей и ожидал, слежки он не заметил — ни на вокзале, ни в электричке. Да и не такие они дураки, чтобы подставлять знакомые лица: его видели у «Сарагосы», знали досконально, сколько ему известно о проходивших по делу банды.
Рыбаков сидел, засунув руки в карманы меховой куртки, и старался не отрывать взгляда от маленькой дырочки, которую проделал в оконной изморози.
«Допустим, „жучка“ в палате Рачинского не было и разговора никто не слышал, — размышлял он, глядя на заснеженные сосны. — Но какая-то связь у Рачинского с волей должна быть. Плужников отпадает — он не стал бы распространяться о Кругловой, соврал бы, что не знает, кто она такая. Тогда кто?.. Зальц?.. Не понадобилось бы посылать Круглову. Почему же они все-таки позвонили? Появлялись ли в больнице Круглова и Кобылкина? И той, и другой отказывать в посещении не было оснований: Кругловой — как санэпидемнадзору, Кобылкиной — как матери его ребенка. Разумеется, в присутствии охраны и врача… Что их может интересовать? О чем проболтался Рачинский Калитину?.. Значит, после допроса и покушения на следователя канал перекрыли: либо вычислили связника, либо изолировали Рачинского в тюремной больнице… Акинфиев сказал, что он подтвердил связь Опанаса с Кныхом — об этом и так давно было известно… Рассказал, что в убийстве Опанаса участвовал Грач, опознал Грача по фото… До этого убийца считался погибшим в машине Перельмана. Выяснилось, что он жив и дело срочно забрала ФСБ. Почему?.. Что может быть еще?.. Деньги?..»
— Не спи, ковбой, замерзнешь! — тронул старлея за плечо здоровяк в тулупе и черной ушанке со следами кокарды.
— Не понял, — напрягся Рыбаков, боковым зрением уловив приближение еще одного бугая. Палец инстинктивно лег на предохранитель пистолета.
— Чего ты не понял? — агрессивно произнес громила номер два. — Ты нам дурочку-то не строй! Давай билет предъявляй, ну!
Рыбаков полез во внутренний карман куртки, нарочито медленно извлек милицейское удостоверение, поднес его на расстояние кулака к носу верзилы и тихо потребовал:
— Теперь вы показывайте свои «билеты». И быстро!
От неожиданности «контролеры» дружно выдохнули, наполнив вагон мощными запахами перегара. Полминуты они рылись в карманах, вытаскивая то спички, то грязные носовые платки. Наконец нашли отмененные лет десять назад «бляхи» и подозрительные «корочки», на которых, по-видимому, резали сало.
Несколько пассажиров с интересом наблюдали за этой сценой.
— Ты того, начальник… — едва слышно пробормотал один из амбалов.
— Сдуло отсюда! — спрятал удостоверение Рыбаков. — Еще раз попадетесь на глаза…
Договорить он не успел: публика принялась обсуждать происшествие, и лжеконтролеров как ветром сдуло.
«Нервишки, однако», — недовольно подумал старлей.
«Платформа „Турист“!» — на редкость четко и внятно объявил машинист.
Вместе с Рыбаковым из вагона вышли две женщины и мужчина в сторожевом тулупе и валенках. Всего на платформе оказалось человек двадцать, в основном — молодежь. Люди спускались по скользким ступеням, расходились по тропкам, смеясь и оживленно переговариваясь, — праздник только начался.
Голоса постепенно стихли, Рыбаков остался один. Было еще достаточно светло, хотя за весь январь день прибавлялся всего на два часа двадцать минут. Снежная пелена быстро скрывала городские дома, оставляя мертвые фанерные турбазы на берегу заледеневшего канала и старые сосны, облюбованные воронами.
Подошвы ботинок уже, наверное, заледенели, холодный ветер пробирался в рукава. Со времени, когда огонек последнего вагона растворился в джеклондоновском белом безмолвии, прошло десять минут. Никто не подходил.
«Деньги, конечно же, деньги, — вернулся Рыбаков к прерванным пьяными жуликами размышлениям. — Смерть наступила между шестью тридцатью и восемью — так написали в морге… Хозяин показал: звонили в четыре утра, в шесть он ушел с удочками на пруд… Почему же он не ушел сразу? Значит, время ему назначили. Назначили, по-видимому, в шесть тридцать: от дома до пруда полчаса ходу. О чем он мог разговаривать там полтора часа? Его не пытали, он не стрелял — ни гильз, ни следов крови — прочесали все на километр… Положим, у него были деньги… Стоп. Сначала!..
Он назначил мне встречу на Востряковском… Нет. Еще раньше!..
На Волхонке взяли инкассаторскую машину: два трупа, двое тяжелораненых, два «ТТ», три «Калашникова» и главное — полтора миллиона «зелеными». Деньги в «Коммерсбанк» к Крапивину не попадают, а оседают на его личном счете. Но не все: половина, которая оставалась в сумке Опанаса, надолго исчезла вместе с ним… Его разыскиваю я и предлагаю сделку: он выводит меня на Кныха, я его забываю, как страшный сон. В это время он уже не в банде. Скрывается от нее с крупной суммой денег, которую не может реализовать, ведет двойную игру: тянет время, маневрирует, меняет блатхазы, уверяет, что потерял Кныха, ищет подельников и прочее. А в это время люди Кныха его находят и ставят условие — старое как мир и простое, как утюг на пузе: кошелек или жизнь. Так?.. Допустим. Каким-то путем ему еще удается оттянуть разборку, и тогда они включают счетчик: такого-то числа, во столько-то, там-то. Предвидя возможность того, что Опанас ссучится и пойдет на альянс с ментами (разве не ссученный сам Кных? По себе и судит), через взятого на крючок кореша Опанаса они забрасывают дезу о якобы готовящемся налете на Никитском. И Опанас решает сдать банду.
Он назначает мне встречу на Востряковском, ничего не может объяснить толком, нервничает, кричит: «Бери! сажай! Не хочу „под вышкой“ ходить!..», брешет про какие-то личные счеты с Кныхом, который его якобы «сдал чекистам в Калуге». Словом, картина, которую в тот момент наблюдали приставленные к нему соглядатаи, была презабавной: лишенный представления о конспирации уркаган и дурак-мент у чьей-то заброшенной могилки договариваются о поимке главаря банды. Затем мент встает и идет к приметным темно-вишневым «Жигулям»… и на них же появляется в час предполагаемого ограбления у супермаркета на Никитском бульваре!
Разумеется, при этом все патрульные машины, «Волги», «мерсы» с влюбленными парочками в темных салонах, не говоря о мусоровозах и асфальтоукладчиках, кажутся бандитам большой и неумно организованной МУРом засадой. Но силы отвлечены, и теперь в дело идет запасной вариант — берут супермаркет на Красной Пресне. Приговор стукачу Опанасу вынесен…»
Долгие, напряженные месяцы поиска Кныха, сотни фактов, улик, свидетельств, лиц, дат, фамилий — все вдруг предстало в виде стройной цепочки. Опер уже не замечал холода, не думал про опасность и анализировал события во всех подробностях, словно сам был их участником:
«Хозяин сказал, звонок был в четыре?.. Установив, что Опанас сотрудничает со мной, они заставили его кореша (под „стволом“ или индульгенцию пообещали) позвонить в четыре утра Опанасу в Староникольскую и сказать… примерно следующее: „Сматывайся, Опанас! Кных приказал тебя порешить. Я подъеду на „БМВ“ к нашему месту в половине седьмого, увезу в надежное убежище!“ Хозяин говорил, что с удочками постоялец уходил не впервые… Значит, он дождался шести, зная, что ходу до пруда — полчаса, а еще через сорок пять минут рассветет. А потом, выходит, с песнями отправился на свою последнюю „рыбалку“, уверенный заранее, что не вернется. Поэтому по пути прихватил из тайника инкассаторскую сумку или скорее фанерный ящик для рыбы, куда загодя переложил пачки „зеленых“…
Почему у него не оказалось с собой оружия?.. Было оно у него! Просто, подойдя к условленному месту, он увидел знакомого кореша в знакомом «БМВ» — зачем ему было доставать пистолет?.. Откуда ему было знать, что за деревом или другим укрытием в темноте прячется Грач, а дружок его верный — подсадка, которую держат на «мушке»?..
Не Рачинский ли был этой подсадкой?.. Вполне допустимо. Убив Опанаса, они наспех забросали его валежником. И было это в шесть тридцать, почти сразу — ну, пусть с погрешностью в несколько минут.
