есть, на берегу Белого моря. Там у нас народ неразговорчивый. Это я сейчас со спирта малость — понесло… Мысли собрать хочу… Ладно, поехали, чтоб уж до конца. В ночь со второго на третье в гостинице Гостелерадио дежурил милиционер Евдокимов. А по графику должен был заступить один из шестерых, которые там на постоянке, посменно — Слепнев. И вот именно в ту ночь Слепнева отправляют на патрулирование с военморами, а на гостинку ставят Евдокимова. Зачем?.. Он мог знать убийцу в лицо. Это раз. Открыть ему дверь на третьем этаже — два. Дать ему уйти и запереть за ним — три, четыре. Мог, конечно, и сам… Это пять. Возможно, и администраторшу отвлекал, не знаю, но факт тот, что фокус в замене ментов и состоял.
И как только я стал под этого Евдокимова копать — дело у меня забрали и передали Ленциусу, этой продажной «шестерке» Федина. Ленциус начинает на голубом глазу разрабатывать то, что ему и подсовывают: версию убийства из ревности. Уцепился за эту косынку Грошевской… Да забыла она ее просто, забыла! И все!.. Тоже мне улика. А вот заключения эксперта о следе шелкового шнура на шее Козлова — как не бывало! Плетеный шелковый шнур и телефонный кабель оставляют разные следы, москвич. Да и не удушишь таким кабелем — порвется. Если хочешь, можем на моей шее попробовать. Грошевская уехала в час — это точно. В два Козлов был живой и еще не спал — тоже точно: прикуривал у соседа из триста второй, напротив. Услыхал, что тот не спит, радио слушает, постучал и попросил спички. Администраторша гостиницы в два с минутами вошла в подсобку и видела в окно белую «таврию». Кто из нее вышел — не знает, зачем ей это нужно? Да и не видно из того окна, я проверял. Ты поверишь, что Грошевская вернулась, чтобы обрезать кабель и задушить им Козлова?.. Тоже мне убийца! Чего-то она от него хотела, я так думаю. Пришла, пыталась уговорить, может, и переспала по старой дружбе, да ни хрена не выгорело. И тогда пустили в дело киллера. Дело, в общем, несложное, я раскручивал и посложнее. Стал я Евдокимова доставать, а пятого марта… Была у меня, в общем, одна подследственная в изоляторе. Взяли ее с хорошей порцией кокаина, долларов тысяч на пятьдесят, понял?.. Тут и Войко твой, пидер недоделанный, проходил, но его я на потом оставил. Чего только ты от него хотел, москвич, не пойму. Может, это твое интимное дело, ты уж извини… Короче, подпустили к этой Кондауровой в камеру «угла», а может, из тюремщиков кто — не знаю, и дали ей по морде. Утром меня к самому начальнику следственного отдела вызывают и заявление Кондауровой показывают. Шьют, значит, «допрос с пристрастием». Мне, значит, под суд, а ей — вольную «за недостаточностью улик». В какое интересное время живем, москвич!.. Самоуправление, туды его в качель! Как гусли-самогуды: сами заводятся, сами играют, сами пляшут, сами песни поют.
Закон, конечно, побоку — следствие им разворачивать ни к чему. Предложили уйти «по собственному». Я понятливый, чего ж. Меня — по «собственному», дело — Ленциусу. Мать вашу ети думаю, все равно ни хрена сделать не дадите. Раздорожье получается: вправо пойдешь — коня потеряешь; влево — самом живу не быть. Против кого воевать? Против мафии? Получается — против всех. А всех нипочем не одолеть. Я еще было рыпнулся, хотел эту шмару Кондаурову сгоряча достать. Восьмого вечером меня «ниссаном» чуть с трассы не смахнули, чудом отскочил. Предупреждали, значит. Думал, подождать малость надо, пересидеть. С мыслями и силами собраться, чтоб подзабыли обо мне. А тут ты заявляешься, да еще «хвост» за собой тащишь. И — снова «под колпак»… У меня, москвич, к ним счет имеется. Очень большой счет, поболе твоего будет. И покуда его не сведу, в Малошуйку не уеду. Но тебе о нем знать не обязательно. Я сам по себе, ты — сам. Можно ли убийцу Павлика Козлова найти? Да можно, можно, конечно. А только опять же «не надо». Что за мафия, что за провокация, что за оргпреступность такая может быть в конце XX века, когда техника позволяет слушать любой разговор с любого расстояния! Со спутника газету можно прочитать. Не исключаю, что и сказку мою эту кто-то черт его маму знает кто, — помимо тебя, слушает. Идет игра в открытую. Ладно, не политик я, чего там. С опера начинал, заочно в Саратовском учился, законы, понимаешь ли, изучал. А что толку? Где они, законы эти, действуют? В Приморске их нет — это я тебе точно заявляю… Давай-ка еще по сто — и больше не будем. Пьянству — бой!.. Вот что я тебе хочу сказать, москвич. Нечего тебе тут делать. Не стоит понапрасну башку подставлять. Ну, кончится все тем, что сдадут тебе кого-нибудь в качестве убийцы Козлова. Если будет «надо». А «не надо» будет — уберут, как колосок в покос. Заказчика тебе все равно не найти. По крайней мере, в одиночку. Извини, москвич, пойду- ка я прилягу. Я две ночи кряду не спал. Хочешь — и ты на раскладушке приляг. Или поешь чего, можешь картошечки отварить. Только в мундире обязательно, так витаминов больше остается…
4
Кравцов выплеснулся и уснул, укрыв ноги стареньким одеялом. Что-то из его пространного монолога дополняло картину, за что-то можно было ухватиться, но раздражала попытка воздвигнуть непреодолимую стену из безликого в своей расхожести понятия «мафия», за которым ни черта не стояло.
Вымыв стаканы, Евгений достал из сумки видеокассету и включил магнитофон. Кравцов мирно похрапывал, отвернувшись лицом к стене.
Едва засветился экран, появилась знакомая картинка: устремленные в небо шпили собора Парижской богоматери. Камера медленно съехала вниз, обозначились выпавшие из кладки камни… пропанорамировала по фундаменту, поползла по фасаду с грозными химерами на верхних ярусах… На фоне башни в юго-западной части здания возник мужчина в длинном плаще и картузе, из-под которого торчали седеющие волосы…
Даже неискушенному в съемке Евгению видно было, что Павел с камерой обращаться не умел: она дрожала, объектив наводился на что попало, в неорганизованности кадров Нотр-Дам представал как бы по кускам, фрагментарно, словно на глазах сбывалось предсказание Жерара де Нерваля о том, что со временем собор превратится в руины.
Мужчиной в плаще был, по всей видимости, Климанкович. Через несколько кадров они стояли с Павлом в обнимку на набережной Сены… Дальше шел длинный проезд по Елисейским полям — снято из окна автомобиля. Остановка у Мулен Руж. Павел выскочил из авто, купил в киоске «Русскую мысль», помахал ею… Череда ресторанов, баров, кафе… Плошадь Шарля де Голля — бывшая Этуаль…
Сразу — Лувр, Павел держит под руку красивую еврейку в розовой куртке, повязанную длинным черным шарфом. «Жена Климанковича Римма», — понял Евгений. Она сняла с Павла очки, примерила… Павел жестикулирует, изображая слепого…
Встык — другой город, провинция… Аньер?.. Да, Аньер, там они с Валерией были вдвоем, без Жаклин и без Шерифа, коротко совсем — один день… Храм Христа Спасителя — Павел и Климанкович выходят после службы с толпой прихожан… Мгновенный переход на маленькую улочку с ухоженными домами… Машина «кабриолет»… Общий вид города откуда-то с высоты…
Съемка в интерьере, Римма накрывает на стол… Павел забавляется с жирным белым котом на диване… Сумка Павла и его чемодан — мельком, у двери… Климанкович — крупно: теперь снимает Павел. Камера в руках Климанковича ведет себя увереннее…
«Поехали в Париж, — соображал Евгений, — там купили камеру. Это, видимо, прощальный обед. Бережет кассету?.. Нет денег, снимать в провинции не хочет… Точно! — следующий набор кадров: опять Париж…»
Триумфальная арка. Павел…
Эйфелева башня (сверху вниз). Павел у подножия… подходит Римма…
Орли. Климанкович с сумкой и чемоданом. Самолеты, площадь перед аэровокзалом… Такси, такси — бесконечное металлическое стадо… Бутылка шампанского «по-русски» — из горлышка…
«Конец поездки. Очень мало. Франции для видеосъемок хватило бы на всю жизнь, и не на одну. Галопом по Европам: Лувр, Арка, Эйфель… Словно отметиться спешил. Камеру купил за сутки до отъезда, до этого в Париже был. Проезд в такси — специально для съемок. На последние деньги. Эмигранты Климанковичи на миллионеров не смахивают. Снялся на память у классических достопримечательностей».
Сразу — какая-то квартира… Это же его комната в Измайлове!.. А вот и он сам — в «позе стража буддийского храма», голый по пояс, смеется… Этот день Евгений помнил хорошо… Павел извлекал из чемодана дареное и купленное барахло, чтобы достать камеру «Сатикон» со дна. Потом они поехали
