представительства в парламенте переросло в мощное движение за отделение приисков от южных областей и за выход из-под юрисдикции правительства Форреста.
Уже много лет мечта об объединении всей Австралии в единое национальное государство жила в сердцах людей, любивших свою страну. Все больше голосов раздавалось за объединение независимых друг от друга штатов в федерацию. На съезде представителей всех штатов было принято решение — поддержать идею создания федерации. Когда в Новом Южном Уэльсе население высказалось в пользу федерации, сэр Джон Форрест пообещал провести референдум и среди населения Западной Австралии. Однако он всеми силами противился созданию федерации и под тем или иным предлогом оттягивал проведение референдума.
Все понимали, что за этим крылось стремление консервативного меньшинства — крупных землевладельцев Запада — удержать в своих руках контроль над вновь открытыми природными богатствами страны. Такая перспектива никак не улыбалась населению приисков. Оно высказалось за федерацию и объявило сэра Джона изменником, предающим национальные интересы Австралии. Мысль о выделении приисков в самостоятельный штат и включении его в состав федерации сразу пустила глубокие корни и получила самую широкую поддержку населения.
По мере того как борьба старателей за свои права ширилась и ожесточалась, Салли все больше и больше втягивалась в эту борьбу. Она посещала митинги и собрания, во время демонстраций выходила на улицу вместе с детьми и громко приветствовала проходивших демонстрантов. Она кормила у себя многих старателей и без устали ходила по городу, собирая среди лавочников и трактирщиков деньги для семей заключенных. Моррис никак не мог понять, почему Салли с таким жаром отдается этому делу, и нередко выражал свое недовольство.
— Какого черта ты принимаешь так близко к сердцу всю эту историю? — ворчал он.
— Что ты хочешь сказать? — накидывалась на него Салли. — По-твоему, я должна сидеть сложа руки, когда кругом творится такое беззаконие и людей бросают в тюрьму ни за что ни про что?
— Не кричи на меня, — огрызался Моррис. — Я говорю только, что ты совсем извелась со всеми этими митингами и сборами денег, вот и все.
— Ах ты господи! — Салли очень устала, и ей трудно было говорить спокойно. — Разве эти люди не выручали меня, когда мне приходилось туго? Как же я могу теперь не помочь им, если это в моих силах? Да и притом они борются не только за себя, а и за всех нас, за всех, кто живет на приисках.
— Знаю, знаю, — буркнул Моррис. — Я помогаю старателям деньгами, и большего от нас не требуется.
— Нет, требуется! Все, что только в наших силах сделать, — все требуется, — горячо возразила Салли. — Динни говорит, что это низость и трусость — сидеть вот так, забившись в свою нору, и спокойно глядеть, как другие борются за тебя.
— То, что говорю я, не имеет для тебя, по-видимому, никакого значения. Важно только то, что говорит Динни.
— Не глупи, Моррис! — Салли ласково улыбнулась ему, стараясь загладить невольную обиду. — Ты же сам знаешь, что Динни прав.
Салли так горячо отдавалась борьбе старателей потому, что чувствовала то же, что и они, болела за них душой так же, как Динни. Их нужды были ее нуждами, как и всякого, кто добывал хлеб своим трудом.
Вместе с тем теперь Салли было легче отогнать от себя всякую мысль о Фриско. Все знали, что он выступает против старателей заодно с промышленниками и финансистами. Этого Салли не могла ему простить. Она ненавидела его теперь и ненавидела себя за то, что позволила ему целовать себя, за то, что отвечала на его поцелуи. Ее мучил стыд, словно она предалась врагу; что бы она ни делала для старателей, ей все казалось мало. Поэтому, когда заболел Пэдди Кеван, она самоотверженно ухаживала за ним, как ухаживала бы за любым из старателей в те дни.
Пэдди притащился к ней на веранду после одной из демонстраций и объявил, что у него болит живот. Не может ли миссис Гауг дать ему чего-нибудь? Салли дала ему лекарство. Пэдди прилег на топчан на задней веранде и уснул. Салли было жалко будить его. Она укрыла его одеялом и ушла к себе, но всю ночь ей слышалось сквозь сон, как Пэдди стонал и метался. Утром она нашла его на койке в бараке.
Салли сразу увидела, что ему очень плохо, хотя сам Пэдди уверял, что у него просто дизентерия; с ним уже так было не раз, и он знает, что это скоро пройдет.
— Все-таки тебе бы лучше лечь в больницу, Пэдди, — сказала Салли.
— Только не отправляйте меня в больницу, мэм, — взмолился Пэдди. — Я помру там, ей-богу, помру! Позвольте мне отлежаться здесь у вас; вот увидите, дня через два я уже буду на ногах.
Но через два дня Пэдди не стало легче, и Салли встревожилась. Она подозревала, что у Пэдди брюшной тиф. Но больница была переполнена, и Салли не решилась отправить туда Пэдди — боялась, что он там не выживет.
Как почти все старатели, Пэдди испытывал суеверный ужас перед больницей. Так много людей умирало там от тифа, что больные обычно предпочитали оставаться дома, где за ними ходили, как умели, их товарищи. Но у Пэдди, по-видимому, не было товарища, которому он мог бы доверить свою судьбу. Салли понимала, что он пришел к ней потому, что она была единственным человеком, от которого он мог ждать добра. Этот нескладный, костлявый парень, корчившийся на койке от боли, показался Салли таким несчастным и жалким, что у нее не хватило духу прогнать его. А что если один из ее мальчиков так же вот попадет когда-нибудь в беду и никто не захочет помочь ему? — думала Салли.
— Не отправляйте меня в больницу, мэм, христаради, не отправляйте меня в больницу! — хныкал Пэдди.
— Хорошо, Пэдди. Не отправлю, — пообещала ему Салли.
Моррис пришел в бешенство, когда узнал, что Салли решила сама нянчиться с Пэдди Кеваном и Мари Робийяр уже взяла к себе Дика и Тома. Салли считала, что Ларри можно оставить дома: к грудным детям зараза не пристает, успокаивала она Морриса. Она сумеет выходить Пэдди, говорила Салли, и примет все меры предосторожности, чтобы никто в доме не заразился. Ведь он же, в конце концов, будет лежать в бараке, а постояльцев из барака можно на это время перевести на веранду.
Во время болезни Пэдди у Салли было столько хлопот и волнений, что она совсем замучилась. Но как бы то ни было, Пэдди выжил и через месяц уже настолько оправился, что мог вернуться в свою хибарку на руднике Золотое Перо. Мальчишка был еще очень бледен и слаб, но чрезвычайно доволен тем, что уцелел. Он без конца благодарил Салли за то, что она его выходила, но, по-видимому, нисколько не был удручен тем, что причинил ей так много неудобств.
По мнению Динни и других старателей, Пэдди поступил просто подло: зная, что у него тиф, он навязался к миссис Гауг, вместо того чтобы лечь в больницу. Но Салли не верила, что Пэдди сделал это нарочно.
— Бедный мальчик, он был совсем как больная собачонка, — говорила Салли. — Он сам не понимал, что с ним творится.
Однако, прощаясь с Салли, Пэдди сказал ей нечто такое, что и ошеломило и очень рассердило ее.
— Ну что ж, мэм, долг платежом красен, я так полагаю, — изрек он со своим обычным простодушно- нахальным видом. — Я ведь тоже оказал вам немалую услугу — тем, что держал язык за зубами. Вы думаете, я не знаю, кто был с Фриско на балконе в ночь под Новый год, когда ребята искали его по всему дому?
Глава LV
Каждое утро Олф покидал свой беленький домик, прячущийся в тени перечных деревьев, и направлялся на рудник. Надшахтные строения и зыбкие опоры копров темнели на крутом склоне хребта, вонзаясь в голубое небо. Там, среди ветхих, покосившихся зданий, сгрудившихся вокруг главной шахты, стоял небольшой сарайчик из гофрированного железа, который Олф именовал своей конторой.
