вот уже давно отбросила все свои возвышенные бредни… Ну, не все, конечно… — прибавила она, и напускное самодовольство, казалось, слетело с нее. — Во всяком случае, я старалась их отбросить, хотя некоторые еще и держатся. Не могу вот забыть, как я хотела стать примадонной и что помешало мне. Но я уже больше не расстраиваюсь. Я люблю Айка и детей — и ведь я по-прежнему могу петь здесь для рудокопов. Я могла бы петь в Ковент-Гардене или в парижской Опере, но разве это дало бы мне такое удовлетворение? Знаете, это многое искупает, когда поешь для наших горняков и видишь, как эти угрюмые, измученные люди слушают тебя, затаив дыхание, и как светлеют их лица!
— Здесь все обожают вас, — сказала Салли. — Для всех вы по-прежнему маленькая Вайолет О'Брайен.
— На том концерте в пользу забастовщиков я думала, что они разнесут весь зал, — с довольной улыбкой сказала Вайолет, отдаваясь приятным и лестным для нее воспоминаниям. — Вы бы послушали, как они орали, топали, кричали: «Браво! Бис!»
— Я была там, — засмеялась Салли, — и тоже орала и топала. Вы никогда не пели лучше, Вайолет.
— Мы с Айком сильно повздорили из-за этого, — задумчиво сказала Вайолет. — Но я ему прямо сказала: «Я всегда пела для рудокопов и буду петь. Я слишком хорошо знаю их жизнь и знаю, что рудокоп заслуживает, чтобы каждый сделал для него что может. Так что, когда забастовка — я с горняками. Придется тебе примириться, друг мой, даже если это тебе и не по вкусу».
— И он примирился? — спросила Салли.
— Конечно, — улыбнулась Вайолет. — Айк очень добр ко мне. Теперь мне даже нравится, когда он берет на себя все заботы, но это не значит, что у меня не бывает собственного мнения — и тогда Айку приходится с ним считаться. Я столько лет прожила на приисках, и, знаете, миссис Гауг, просто нельзя не сочувствовать рудокопам, когда они восстают против этой жизни.
— Да, я это понимаю, — сказала Салли. — Особенно теперь — ведь у меня два сына работают под землей. Сердце так и обрывается каждый раз, как заслышу сирену скорой помощи. Но, слава богу, Дик надеется вернуться к прежней специальности, как только вилунская компания возобновит работы.
— Я поговорю об этом с Айком, — пообещала Вайолет. — Он сейчас помогает этой компании наскрести деньжонок.
Глава LII
В то черное утро, услышав издалека пронзительный вой сирены, Салли бросила все и опрометью кинулась к калитке.
На дорожке в саду она столкнулась с Томом. Лицо Тома, его глаза сказали Салли то, чего он не мог выговорить. Это Дика повезли в карете скорой помощи под истошные гудки сирены.
— Он умер? — спросила Салли, и собственный голос донесся до нее словно издалека. Она увидела, как в палящих лучах солнца промелькнула мимо новенькая белая карета.
— Да, — сказал Том.
Все потемнело у Салли в глазах. Она очнулась у себя в комнате, около нее были Том и Мари. Ей дали коньяку, он обжег ей губы и развеял черную пелену, обволакивавшую мозг. Она слышала, как вполголоса переговаривались Том и Мари. Потом прозвучал вопрос Динни:
— Ну как, пришла она в себя? Может, сходить за доктором?
— Нет, — через силу сказала Салли. — Не нужно доктора.
Она приподнялась, помутившимися глазами уставилась на Тома.
— Скажи мне, как это случилось, — сказала она.
Том сел на стул возле кровати, сжал матери руку; он весь дрожал, но старался говорить спокойно.
— Не знаю точно, — сказал он. — Мы вместе спустились в шахту и пошли работать. Я больше не видел Дика, пока за мной не прислали. Говорят, в том месте, где он работал, осыпалась порода — он потерял равновесие и упал…
— О господи! — простонала Салли. — Это слишком. Я не вынесу этого, Том!
— Мне тоже очень тяжело, мама, — сказал Том.
— Как могло это случиться! — стонала Салли. — Почему это случилось как раз теперь, когда Дику стало легче и он, наверно, получил бы работу в Вилуне!
Том надеялся, что она не захочет видеть тело Дика. Сам он видел немало людей, искалеченных и раздавленных при катастрофах в шахтах, но когда он увидел разбитую, залитую кровью голову Дика, его переломанные руки и ноги, бессильно болтавшиеся в синей спецовке, это так его потрясло, что он потерял самообладание. Он зашатался, как пьяный, и не смог сдержать рвавшихся из груди рыданий.
— Надо сообщить матери. Том, — сказал ему Барней Райорден.
Это привело Тома в чувство.
— Я скажу сам, — ответил он и бросился домой, чтобы успеть предупредить Салли прежде, чем проедет карета скорой помощи.
Салли настояла на том, чтобы пойти в больницу. Перед дверью мертвецкой, где лежало тело Дика, Том стал умолять ее не подымать простыни, которой оно было накрыто.
— Я должна проститься с ним, — сказала Салли.
Она приподняла простыню и расширенными глазами уставилась на кровавое месиво, в которое превратилось любимое лицо. Только по пряди блестящих черных волос могла она узнать Дика.
— Родной мой! Родной мой! — шептала она без слез.
Так сидела она подле покрытого простыней тела, стиснув руки, в невыразимой тоске. Ее любимый сын, ее первенец лежит здесь бездыханный, чуждый всех радостей и горестей, которые они так долго делили друг с другом! Салли знала, что с ней остается Том, что он страдает и за нее и за Дика, но сейчас она сознавала Только одно: Дик умер.
— Пойдем, мама, надо идти, — сказал наконец Том.
Салли вышла с ним из больницы; теперь ей было безразлично, что с ней будет дальше.
На другой день рано утром со двора послышался леденящий душу вой. Салли поняла — это Калгурла пришла, чтобы вместе с нею оплакать Дика, и сидела теперь возле поленницы. Том хотел выйти и попросить ее замолчать. Слишком мучительно было слушать эти пронзительные вопли и причитания. Но Салли остановила его:
— Оставь ее. Том. Я и сама готова завыть.
Похоронная процессия двинулась со двора в тот же день, но Салли не смогла подняться. Эйли позаботилась обо всем необходимом. Зашла Вайолет и забрала к себе Билли, чтобы он побыл несколько дней с ее детьми. Салли не захотела ни пойти на кладбище, ни взглянуть на процессию рудокопов, провожавших Дика в последний путь по Боулдерскому шоссе. Сотни людей шагали за старым катафалком, рядом с которым столько раз шагал на кладбище Моррис. Они хоронили Дика со всеми почестями, какие положено воздать другу и хорошему товарищу, погибшему в шахте.
— Не все ли равно? — устало сказала Салли. — Теперь все — все равно. Дик умер. Это все.
Она попросила принести ей одежду Дика, которая была на нем в тот день, прежде чем он переоделся в спецовку, чтобы спуститься под землю.
У нее сидела Мари, когда она стала осматривать карманы темно-синего костюма и доставать оттуда всякие мелочи: чистый носовой платок, записную книжку, мундштук, огрызок карандаша и несколько писем.
Одно из писем, в распечатанном конверте, было сильно скомкано. Салли разгладила его и прочла.
Мари увидела, как выражение ужаса и гнева вдруг исказило ее лицо.
— Что такое? — спросила она.
— Письмо от Эми, — отвечала Салли. — Дик его получил накануне. Я чувствовала, что он был чем-то расстроен, но я бы никогда не подумала…
