их мрачнели и шутки не шли на ум.
Особенно часто происходили несчастные случаи в ночную смену, и каждый рудокоп, спускаясь вечером в шахту, знал, что он все время должен быть начеку, а особенно под утро, когда силы иссякают. Впрочем, часам к шести многие ощущали новый прилив энергии при мысли, что скоро можно будет пошабашить и подняться наверх. Так текли дни, складываясь в недели, месяцы, годы… Так год за годом проходила и вся жизнь рудокопа.
Том не любил работать в ночную смену; и не только потому, что к утру работа становилась тяжелее и опасней, но еще и потому, что ночная смена лишала его возможности посещать собрания. Кроме того, днем Тому никогда не удавалось выспаться как следует.
Да и мало кто из горняков мог хорошенько поспать днем в своем тесном жилище, когда вокруг галдели ребятишки, и женщины сновали взад и вперед, занимаясь домашними делами. Трудно было побороть искушение — плюнув на сон, сесть и поболтать с хозяюшкой, вместо того чтобы лежать с закрытыми глазами, напрасно силясь уснуть и чувствуя, что этот шум, жара и мухи сведут тебя в конце концов с ума.
Неудивительно, что рудокоп, спускаясь вечером в шахту, чувствовал себя более утомленным, чем в утреннюю смену, после восьми часов сна в ночной прохладе и тишине. Том не составлял исключения. После ночной смены он всегда чувствовал себя словно крыса, выползшая на свет божий из выгребной ямы. Бур со страшным скрежетом все сверлил и сверлил у него в мозгу, промозглый запах рудника преследовал его весь день. Если ему и удавалось уснуть днем, то сон его был неглубок и прерывался от малейшего шума. Как бы Салли ни старалась поддерживать тишину в доме, Том слышал, как во дворе кудахтали куры и лаяли собаки, а в соседнем доме распевала какая-то девица. Потом прибегали домой завтракать Лал и Дэн и затевали во дворе возню. Том часами лежал в тяжелом полузабытьи, лишь на короткие промежутки погружаясь в сон, который мог хоть немного восстановить его силы.
Том стойко, как истый горняк, нес тяготы избранной им профессии.
В руднике найдется работа и похуже, чем отгребать в забое, говорил он матери. А каково достается бурильщику, при проходке бремберга или ската! Том видел, как Тед бурил под самой кровлей, стоя на огромной куче обрушенной руды и втащив туда перфоратор. А потом нужно было еще оббирать после отпалки, когда там наверху скопляются ядовитые газы и такая жарища и пыль, что не продохнешь. Иной раз в этой пыли не видно было даже света от его лампы. Тед хвалился, что за последние три года он пробурил никак не меньше четырехсот футов наклонных выработок.
Но вот в гезенке Тед работать не любил.
— Терпеть не могу, когда кто-то копошится у тебя над головой, — говорил он. — Просто не выношу. Нет хуже такой работы. Когда буришь в гезенке, всякая беда может приключиться. Только и ждешь, что напарник уронит тебе на голову кайло или недоглядит чего-нибудь в креплении. Ты не обижайся, Том, я ничего плохого не думаю на твой счет — просто, пока я в гезенке, мне все как-то не по себе. Ну, когда сам укрепишь платформу, сделаешь обборку, проверишь воздушный и водяной шланги и вентилятор, так вроде как полегчает на душе.
В гезенках и горных выработках, которые прокладывались для соединения верхнего горизонта с нижним, один рабочий, стоя наверху, у лебедки, спускал инструмент для бурения вниз своему напарнику. Бурильщик, работающий в забое, всегда находился под угрозой, что оборвется канат или обрушится кусок породы и уложит его на месте. Как только он отбурит и заложит запалы, его поднимали наверх. После перерыва в забой спускался напарник отгребать породу и наваливать ее в бадью, здесь требовалась особая укладка, чтобы куски породы при подъеме не свалились вниз. Пыль и вонь от отработанных газов делали работу в этой узкой щели особенно тяжелой.
Предполагалось, что в каждой вертикальной выработке должна быть висячая лестница. Но Тед не мог забыть, как погиб его брат. Лопнул канат лебедки, а когда сбросили лестницу, она оказалась слишком коротка. Бурильщик был пойман в гезенке, как в ловушке. Его напарник потерял голову, заметался и не сообразил сбросить в гезенк воздушный шланг. Брат Теда стал тушить горящие запалы, но один взорвался и уложил его на месте.
— Кто его знает, как происходят все эти несчастья, — говорил Тед. — Только один человек мог бы рассказать об этом, да его уже нет в живых.
Тому пришлось поработать с Тедом и в скатах и в гезенках, и он говорил, что ни с кем другим ему бы не приобрести такого опыта в атом трудном и опасном деле.
Он часто вспоминал, какого страха натерпелись они однажды, когда работали в скате и от верхнего горизонта их отделяли всего несколько сот футов, а крепление кровли забоя было весьма ненадежным. Они услыхали грохот взрыва и глухой шум обвала, схватили свои лампы, выбрались в поперечный ходок, сползли вниз по висячей лестнице, такой жиденькой, что, казалось, она не выдержит и мухи, и начали пробираться по штреку, в котором произошел большой обвал. В это время раздался новый взрыв, и новый обвал затушил их лампы. Да, никогда не забыть ему этого панического бегства вместе с другими рудокопами к главной шахте! Никому не пожелаешь пережить такое! При каждом новом взрыве и грохоте обвала казалось, что весь рудник сейчас рухнет им на голову, и пока рудокопы, объятые ужасом, ждали, чтобы за ними спустили клеть, каждый думал, что вот сейчас оборвется канат и они будут навсегда погребены под землей. Но на этот раз произошло всего лишь оседание породы в старых выработках и никто не пострадал.
Том не раз был свидетелем беспримерного героизма рудокопов, видел, как они, не колеблясь, идут навстречу смерти, чтобы спасти от гибели товарищей. Так сделал, например, Ред Миллер, когда на рудничный двор вбежал бледный как полотно рудокоп с криком:
— Отпалка началась, а Джека не видать!
Ред бросился назад в квершлаг. Запалы уже рвались с оглушительным грохотом, но он добрался до забоя, в котором работал Джек Гордон. Там он и нашел его — распростертым на земле в двух шагах от задней стены. Запал взорвался раньше времени, и Джека оглушило взрывом. Одна рука у него была оторвана, другая раздроблена, но он еще дышал.
Едва успел Ред оттащить его от стены, как на это место рухнула огромная глыба земли; обломком породы Реда ударило по голове, но он, обливаясь кровью, оглушенный ударом, все же выволок товарища в штрек, где к ним подоспели другие рудокопы.
А что сделал Мик Лалич? Он стоял в скате, упираясь спиной в готовую обвалиться глыбу руды, удерживая ее своим телом от падения, чтобы спасти товарища, который оступился и упал в скат. Еще секунда, и грохочущий водопад увлек бы за собой обоих, перемалывая их тела в порошок. Но Мик выстоял, и рудокопы успели вытащить из ската и его и напарника. Мик сильно повредил себе спину, и его даже наградили медалью.
Такие героические поступки были почти обыденным явлением на рудниках — не менее частым, пожалуй, чем катастрофы. А наградой им обычно служило лишь сдержанное одобрение товарищей, которые с этого дня узнавали цену человеку.
Здесь, под землей, был свой особый мир. Отбойщики могли наушничать сменному мастеру, технику или штейгеру, но они составляли как бы чужеродное племя. Начальство считало их надежными людьми, которым можно доверить отбойку золота из богатых золотоносных жил и укладку его в мешки, однако это не мешало им работать кайлами с полой рукояткой и здорово обогащаться таким путем. Про Лэнни Лоу говорили, что он уже недурно поживился на своей работе. Все считали, что у него есть какая-то зацепка — либо он знал, чем припугнуть кого-то из начальства, либо с кем-то делился.
Сменный мастер отвечал за выполнение нарядов. По его собственным словам, «на него сыпались тумаки сверху, а он должен был передавать их дальше».
И конечно, куда ни глянь, дело не обходилось без жульничества. Управляющий отводил издольщику хороший участок, если тот соглашался отдавать ему четверть, а то и половину своей доли добытого золота. Издольщик брал свой инструмент напрокат у компании, но когда он сдавал в точку сверла, кузница не выдавала их ему обратно.
— За тобой еще двадцать сверл, ты их не вернул, — говорили ему. Или: — А где твой бур? Мы его не получали. На руднике и без того буров не хватает. Нет для тебя бура, проваливай!
Требовалось «подмазать». Тогда издольщик получал свои сверла. Но на следующей неделе начиналась та же канитель. Другой издольщик успевал «подмазать» раньше, и сверла первого переходили к нему.
