покалеченных, — отликнулся Том, у которого всегда были наготове цифры и факты.
— Так ведь и народу на рудниках теперь куда больше работает, — заметил Моррис. — Свыше пяти тысяч! А если считать с издольщиками, то и все десять будет.
— Что верно, то верно, — согласился Динни. — Но и работать стало опаснее. В старых забоях частенько бывают обвалы, да и выработки проходят куда глубже.
— В прежние времена хозяева только о том и думали, как бы выбрать из рудников побольше золота, — вмешался в разговор Дик. — А теперь все делается на научной основе.
— Так-то оно так, — с сомнением отозвался Динни, — а только рудокопу от этого вроде не легче. Я тут на днях разговорился с Бобом Гиллеспи — тем самым, что на Золотой Подкове штейгером работает. Ребята говорят, он в камнях здорово разбирается — точно открытую книгу читает.
«Геологи, Динни, — сказал он мне, — всякий камень тебе назовут, только покажи. А где искать золото — не знают. И задали же им работу эти рудники! Но они так и не нашли ничего. Все золото найдено бывалыми рудокопами и старателями. Посмотри, — говорит, — Динни, на карту выработок. До чего густо они тут все оплели — точно морские водоросли».
— Ну, а что вы скажете насчет алмазных буров? — рассмеялся Дик. — И насчет того, как нам удалось избавиться от «сульфидного пугала»? Что ж, наука, по-вашему, здесь ни при чем? Да разве в Калгурли не забила после этого новая жизнь?
— Чего уж там говорить, — усмехнулся Динни. — Но эта же самая наука помогла хозяевам прибрать к рукам горную промышленность. А что она сделала для рабочих? Вот вы мне что скажите. Там, где забойщики, работая вручную, обходились фунтом взрывчатки, теперь закладывают целые ящики. А сколько пыли от механических буров! Неимоверное количество — об этом говорил и секретарь профсоюза, когда выступал перед комиссией.
— И он безусловно прав. — Прежде чем продолжать, Моррис задумчиво затянулся. — Уже и без того было достаточно пыли и газов, а тут еще этот цианистый песок, который ввели сейчас для закладки. Он совсем отравил воздух в шахтах. Интересно, новый законопроект предусматривает улучшение условий труда, установку новых креплений и вентиляционных устройств или же только выдачу пособий рудокопам, заболевшим чахоткой и силикозом?
— В том-то и дело, отец, — сказал Том. — Секретарь союза Джек Додд как раз и старается доказать этим политикам, что билль далеко не решает всех вопросов. Так как пыли и газов становится все больше, нам нужна более усовершенствованная вентиляция, действительно очищающая воздух от пыли, нужны рабочие инспектора, которые пеклись бы об интересах рудокопов, работающих в трудных условиях. Ведь закон о компенсации за увечье не распространяется на рудокопов, пострадавших из-за вредных условий работы в руднике, вот мы и должны бороться за их интересы. Мы требуем, чтобы профессиональные заболевания были приравнены к увечью, полученному на производстве: разве это не все равно, что сломать себе шею?
— Еще неизвестно, что лучше — когда кусок руды застрянет в легких или когда он стукнет тебя по башке. Правда, Томми?
— Вот именно. — Том весело улыбнулся на замечание Дика. — Но хозяева взвыли. Они уверяют, что «промышленность не выдержит таких накладных расходов». Слишком много этих «наглотавшихся пыли» и больных туберкулезом. По сообщению доктора Кампстона, которое он сделал комиссии года два или три назад, тридцать три процента рудокопов, работающих под землей, и двадцать семь процентов из числа тех, кто работает на обогатительных фабриках, больны фиброзом. По его подсчетам, средняя продолжительность жизни забойщика — сорок два года.
— Ради бога. Том, — в ужасе вскричала Салли при мысли, что и его ждет такая судьба, — подыщи себе другую работу! Мне даже подумать страшно, что ты и дальше будешь работать под землей.
— Не бойся, мама, — поспешил успокоить ее Дик. — Мы и оглянуться не успеем, как Том будет депутатом от нашего округа.
— Можете быть уверены, — поддержал Динни. — Но Том правильно говорит. Компании на все пойдут — лишь бы не пропустить ни одного пункта, который мог бы ударить по их карману. Эка важность — несколько сот человеческих жизней! Что им жизнь рудокопа? Хозяев волнует только одно — дивиденды. Они, конечно, не против, если правительство выделит на больных рудокопов тысяч десять фунтов из фондов вспомоществования, будет давать обреченным людям по двадцать пять шиллингов в неделю и подбросит тысченку-другую на санаторий в Вуролу, чтобы им было где помереть. Ведь все это идет опять- таки из кармана рабочего! А сами они по доброй воле и пальцем не шевельнут для рудокопа.
— Надо заставить горнопромышленников оказывать систематическую помощь людям, которые лишились трудоспособности на их предприятиях, — сказал Том.
— Внимание, внимание! — воскликнул Дик.
Но Том был слишком взволнован, чтобы почувствовать иронию в возгласе брата.
— За последние двадцать лет горные компании Западной Австралии выплатили своим акционерам двадцать два миллиона восемьсот тридцать восемь тысяч четыреста двадцать фунтов одних дивидендов, — продолжал он. — А много ли толку от всех этих миллионов? Была ли хоть частица из них истрачена на то, чтобы улучшить условия жизни рабочих? Сделали хозяева хоть что-нибудь для городского благоустройства? Попытались ли организовать хотя бы самую ничтожную помощь рудокопам, потерявшим трудоспособность? Провели ли хоть одно общественное мероприятие в их интересах?
— А как же! Водоразборная колонка на площади, — подал голос Дэн.
Все расхохотались.
— Виноват, я и забыл про колонку, Дэн, — ласково поддержал Том растерявшегося мальчика. — В Южной Африке владельцы рудников выделили пятьдесят тысяч фунтов на постройку санатория и дают ежегодно пять тысяч на его содержание. А у нас, даром что горные компании получают самые большие в мире прибыли, хозяева ровным счетом ничего не сделали для рабочих. Чарли О'Рейли говорит, что такой паршивой дыры, как Золотая Миля, он нигде не встречал, а уж он-то на своем веку повидал достаточно. Пора, говорит он, заставить горную промышленность послужить и народу.
— Браво, браво, мой мальчик, настоящая речь, — сухо заметил Моррис.
Том понял, что хотел оказать отец: он-де говорил сейчас, точно уличный оратор.
— Это совсем не речь, отец, — сказал он. — Одни только факты. И я передал их так, как я их понимаю.
— Говори всегда то, что думаешь и что чувствуешь, Томми, и никогда не ошибешься, — горячо поддержал его Динни.
— Мы с отцом гордимся, что ты так хорошо во всем разбираешься, сынок, — вмешалась в разговор Салли, желая защитить Тома и показать Моррису, что нельзя с такой иронией относиться к сыну. — Меня всегда удивляло, сколько героизма в повседневном труде рудокопа. А теперь, когда ты — один из них, их невзгоды — это и мои невзгоды.
— Да уж, быть рудокопом не шутка, тут нужна выдержка, и еще какая, — провозгласил Динни и, чтобы вернуть всем хорошее расположение духа, пустился в пространное повествование: — Боб Гиллеспи рассказывал мне на днях, что один из директоров их компании, мистер Филпотс, вздумал осмотреть шахту, и Боб отправился с ним вместо проводника. И натерпелся же страху этот мистер Филпотс! Как осенний лист дрожал, вцепился в Боба, так что и не оторвешь. Понадобилось им спуститься в гезенк. Боб и говорит:
«Поставьте левую ногу в бадью, мистер».
А Филпотс: «Н-не могу!»
Потом — только поставил, а бадья возьми да и перевернись; мистер Филпотс опять как вцепится в Боба. Тогда Боб надел на него предохранительный пояс и осторожно спустил вниз. До чего же, говорит Боб, он жалостно смотрел на меня, когда спускался. Ну прямо как ягненок, которого собираются резать.
Боб даже крикнул ему сверху: «Все в порядке! Отличный гезенк, правда, мистер?»
Ребята рассказывали потом, что, когда Филпотс спускался вниз, бадья под ним крутилась, что твоя карусель, и сам он чуть не отдал богу душу.
Он потом сказал Бобу, что никогда больше не полезет в шахту.
Над рассказом Динни, по обыкновению, дружно посмеялись, а Моррис, как бы желая загладить свою бестактность перед Томом, уныло заметил:
— Я лично не виню его. Я сам струхнул, когда первый раз спускался в шахту, которую мы заложили в
